Знакомые страсти - [17]

Однажды утром с Малышкой заговорила старуха; возле канала она села на скамейку рядом с ней и сказала:

— Если не возражаете, я немного отдохну.

— Ну конечно же, не возражаю. — Малышка подвинулась. — Сегодня прекрасный день.

Старушка устало тяжело вздохнула. Ее маленькие опухшие ножки в матерчатых шлепанцах не доставали до земли.

— Я почти не выхожу, но когда-то надо сделать над собой усилие, правда?

— В такой замечательный день надо.

Голос Малышки прозвучал неестественно бодро, и взгляд ее собеседницы стал настороженным: взгляд поблекших глаз на поблекшем старческом лице.

— Ну да, конечно, — ворчливо согласилась она. — Здесь у воды получше. Я живу высоко, на десятом этаже, там все лето как в печке. Думаю, нам должны приплачивать за то, что мы там живем. Лифты почти никогда не работают. На лестницах везде подростки, дышат всякой дрянью. Поймаешь их за этим, а им хоть бы что. Я хочу сказать, нет смысла даже вызывать полицейских. И жаловаться нельзя, всякое может случиться. Хуже всего вечером. Сидишь себе, слушаешь, как они там бегают вверх-вниз, и Бог знает что лезет в голову. Я уж давно никуда не выхожу по вечерам. Раньше любила поиграть в бинго, когда еще муж был жив, а с тех пор, как его нет, мне все равно.

— Сочувствую вам, — сказала Малышка.

— Он забрал с собой часть меня. Это правда, хотя так для него было лучше. За несколько месяцев от него ничего не осталось. Был большой здоровенный мужчина, шесть футов ростом, а под конец в нем было не больше шести стоунов[3]. Кожа да кости и никаких радостей, разве что выпить чуточку в баре по субботам. Я больше не хожу туда. Никуда не хожу. Зачем? Одно и то же везде. Это одиночество. Так я и говорю своим мальчикам.

— У вас есть дети? — спросила Малышка, пытаясь ухватиться за более оптимистическую тему.

Женщина кивнула.

— Они хорошие мальчики, вы не думайте! Пятеро их, все выросли, переженились, меня не забывают. Стоит мне захотеть, и они все сделают. А я молчу. Последнее дело — брать у детей. Я хочу сказать, ведь это я вырастила их и ухаживала за ними. Конечно же, я хожу к ним в гости. Днем. Не хочу спать не в своей постели. У меня есть соседка, Пегги, заходит, смотрит, как я, бегает в магазин, если мне ноги отказывают. Это началось, когда муж умер, иногда по утрам ноги словно свинцом налиты. Пегги приносит мне газету и сигареты, ну и что-нибудь на обед. Наверно, кто-то из моих сыновей подкидывает ей время от времени деньжонок. Надеюсь, так оно и есть, хотя приятно думать, что она не из-за этого приходит.

— О, я понимаю вас!

Едва у Малышки вырвались эти слова, как она испугалась, не прозвучали ли они унизительно для старушки, тем не менее она обрадовалась, что мрачные мысли старушки не совсем чужды ей.

— Спрашивать я у нее, конечно, не буду, но замечаю, что она любит заглядывать, когда мои мальчики приходят ко мне. Только кто-нибудь из них придет, она тут как тут. Иногда я сержусь, а потом думаю, ну что это я, ведь у нее никого нет. Во время войны у нее был ребенок, но не от мужа. Тот служил, а когда вернулся, не позволил ей оставить младенца. Всего-то ему тогда несколько месяцев было, еще грудь сосал! А муж пришел вечером, дал ей подписать бумаги, мол, отказываюсь и отдаю на усыновление, и на другой день унес малыша. Сам он умер через год, муж-то, а она так и не узнала, где ее ребенок. Теперь ей пятьдесят, но все не может забыть, говорит, с годами только хуже становится. Потом издали новый закон, по которому усыновленные дети могут узнать, кто их настоящие родители, если им хочется. А родителям никаких прав не дали. Плохо это. Пегги читала мне об этом законе и все плакала, плакала. Она как будто заново все пережила, понимаете, заново пережила свою потерю и теперь все время думает об этом. Еще и возраст, конечно. Я уж ей говорю, вот я пятерых вырастила, и ребята хорошие, слава Богу, а не могут они заменить мне мужа. Ни один ребенок не может заменить мужа. Так я говорю Пегги, когда ей совсем плохо.

— Мало утешительного, если она и мужа тоже потеряла, — пробурчала Малышка. Она написала Пэнси: «Здесь много удивительных стариков», однако они скорее отталкивали ее, чем привлекали. В печальной старухе с заплетающимся языком и тяжелыми ногами ей было трудно разглядеть живого человека. Придя в ужас от этой мысли, Малышка торопливо воскликнула:

— Какая ужасная история! Вы не знаете, кто это был? Девочка или мальчик? У Пегги?

— Нет, не знаю, милая. Она не говорила, а я не спрашивала. Что уж сыпать соль на раны!

У Эйми родился сын. Роды прошли легко, сообщил Дикки, когда Малышка позвонила ему. Эйми «в отличной форме», и «все» не могут нарадоваться на малыша. Дикки сказал, что он «потрясающий парнишка».

Хотя Малышка уже была знакома с таким способом Дикки выражать свои чувства, теперь ей показалось, что его неумеренная эмоциональность, принятая в баре, призвана скрыть неловкость. Очевидно, что «все» — родители Дикки, Джеймс — уже видели новорожденного. Также очевидно, что для Дикки ее визит был бы неприятен: нехорошая, прячущаяся ото всех мачеха была бы как злая фея у колыбельки его сына! Ну что ж, отлично! Если ее не зовут, напрашиваться она не станет! Малышка прислонилась к стене, изо всех сил сдерживая нахлынувшую на нее ярость, похожую на приступ внезапной и тяжелой болезни.