Знакомьтесь: мистер Муллинер - [21]

Усталость, навалившаяся на епископа в результате этой длительной церемонии, только усиливалась с течением дня. И после обеда в кабинете директора он стал жертвой страшной головной боли.

Преподобный Тревор Энтуисл тоже выглядел усталым.

– Такие церемонии несколько утомительны, епископ, – сказал он, подавляя зевок.

– Весьма, директор.

– Даже портвейн восемьдесят седьмого года не оказал желанного действия.

– Воистину так! Но может быть, – добавил епископ, на которого снизошло озарение, – преодолеть упадок сил нам поможет капелька «Взбодрителя». Некое тонизирующее средство, которое имеет обыкновение принимать мой секретарь. И ему оно, бесспорно, идет на пользу. Более живого, кипящего энергией молодого человека мне видеть не приходилось. Не попросить ли вашего дворецкого подняться к нему в спальню и одолжить бутылочку? Я уверен, он с радостью поделится с нами.

– Как скажете.

Дворецкий вернулся от Августина с бутылкой, наполовину полной густой темной жидкости. Епископ задумчиво на нее поглядел.

– Не вижу никаких указаний касательно величины рекомендуемой дозы, – сказал он. – Однако мне не хотелось бы снова беспокоить вашего дворецкого, который, несомненно, уже вернулся к себе и вновь приготовился вкусить заслуженный отдых после дня, отмеченного особенными трудами и хлопотами. Не положиться ли нам на собственное суждение?

– Разумеется. Вкус очень противный?

Епископ осторожно лизнул пробку.

– Нет. Я не назвал бы его противным. Вкус, хотя совершенно особый, ярко выраженный и даже острый, вместе с тем достаточно приятен.

– Ну, так выпьем по рюмочке.

Епископ наполнил две пузатые рюмки, предназначенные для портвейна, и они сосредоточенно отхлебнули раза два.

– Недурен, – сказал епископ.

– Очень недурен, – сказал директор школы.

– И по телу разливается блаженное тепло.

– Весьма и весьма.

– Еще немножко, директор?

– Нет, благодарю вас.

– А все-таки?

– Ну, самую капельку, епископ, если уж вы настаиваете.

– А недурен, – сказал епископ.

– Очень недурен, – сказал директор школы.

Так как вам известно первое знакомство Августина с «Взбодрителем», вы, конечно, помните, что мой брат Уилфред создал его с целью снабдить индийских магараджей снадобьем, которое помогло бы их слонам сохранять небрежное хладнокровие при встрече с тигром в джунглях, и в качестве средней дозы для взрослого слона он рекомендовал столовую ложку с утренней порцией отрубей. А потому не удивительно, что, выпив по две рюмки на каждого, епископ и директор ощутили некоторые перемены в своем мировосприятии.

Усталость исчезла, а с ней и недавний упадок духа. Оба испытывали необычайный прилив жизнерадостности, и странная иллюзия полного омоложения, которая преследовала епископа с его первого дня в Харчестере, неизмеримо усилилась. Он чувствовал себя пятнадцатилетним сорвиголовой.

– Эй, Кошкодав, где спит твой дворецкий? – спросил он после глубокомысленной паузы.

– Не знаю. А что?

– Да просто я подумал, как было бы здорово пойти и укрепить над его дверью кувшин с водой.

Глаза директора заблестели.

– Еще как здорово!

Некоторое время они размышляли, потом директор испустил басистый смешок.

– Чего ты хихикаешь? – осведомился епископ.

– Да просто вспомнил, каким последним ослом ты выглядел сегодня, когда порол чушь про Жирнягу.

Чело епископа омрачилось, несмотря на превосходное расположение духа.

– А каково мне было произносить панегирик – да, да, гнуснейший панегирик – тому, кто, как мы оба знаем, был подлюгой первой величины. С какой это стати Жирняге воздвигают статуи?

– Ну, полагаю, он как-никак строитель Империи, – сказал директор, человек справедливый.

– Совсем в его духе, – пробурчал епископ. – Всегда лез вперед. Если я с кем не желал иметь дела, так это с Жирнягой.

– И я, – согласился директор. – А смех у него был премерзкий – точно клей лили из кувшина.

– И обжора, если помнишь. Его сосед по дортуару рассказывал мне, что как-то он съел три ломтя хлеба, густо намазанные коричневым гуталином, после того как умял банку мясных консервов.

– Между нами говоря, я всегда подозревал, что он лямзил булочки в школьной лавке. Не хочу выдвигать поспешные обвинения, не подкрепленные неопровержимыми уликами, однако мне всегда казалось крайне странным, что в самые тяжелые недели семестра, когда у всех было туго с деньгами, никто ни разу не видел Жирнягу без булочки.

– Кошкодав, – сказал епископ, – я расскажу тебе про Жирнягу то, что не стало достоянием гласности. В финальной встрече между моим отделением и его на первенство школы в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году он во время борьбы за мяч преднамеренно ударил меня бутсой по голени.

– Не может быть!

– Но было.

– Только подумать!

– Против простого пинка в голень, – холодно продолжал епископ, – никто возражать не станет. Обычное я – тебе, ты – мне, неотъемлемое от нормального функционирования общества. Но когда подлюга умышленно замахивается и бьет, поставив целью свалить тебя, это уже слишком!

– А идиоты в правительстве воздвигли в его честь статую!

Епископ наклонился к своему собеседнику и понизил голос:

– Кошкодав!

– Что?

– Знаешь что?

– Нет, а что?

– Нам следует дождаться полуночи, когда вокруг никого не будет, а тогда пойти и покрасить статую в голубой цвет.