Знак ворона - [13]

– Нет, не считаю. И вижу я не то, что они. Для них она женщина из света. Для меня – другое. Она умерла, и я уже примирился с этим. Оставшееся в свете имеет не больше общего с ней, чем след на песке с оставившим его человеком. Но все же – я видел ее…

– Ты видел просто яркую вспышку, – указал Тнота. – Ты ж столько раз дрался, ты знаешь: в горячке драки ничего толком не помнишь. А когда ты в последний раз спал?

Тнота выбил трубку о стол, прикрыл рукой кружку с пивом. Ага, у нашего Тноты серьезный вид – хочет разговаривать, а не просто выпивать вместе.

– Рихальт, я знаю, оно нелегко. Ты нашел Эзабет, потерял ее, и где-то в глубине твоего старого крепкого битого черепа таки сидит скверная мыслишка: мол, это я виноват, – хотя ты сделал поболе любого другого ради того, чтобы мы все не стали драджами. Хочешь совет?

– Не знаю. Он мне понравится?

– Нет. Но я все равно его дам. Тебе нужно поспать. Ты свечку жжешь сразу с двух сторон, да еще и середину подпаливаешь. Еще чуть-чуть – и вообще перестанешь верить своим глазам.

– Я вижу ее во сне, – сказал я.

– Это просто сны. Всем нам снятся кошмары.

– А если Дантри прав? Если она не умерла? Не совсем умерла?

– У этого парня мозг размером с орех, – заметил Тнота. – И при том никакого здравого смысла. Но если он и прав, если осталось больше, чем просто эхо в свете, он все равно ни хрена не смог придумать, что с этим поделать. Ты-то не гений математики, каким был Дантри – но если тебе хочется верить в то, что она эдак запросто вернется, иди надевай желтый капюшон. Желтый тебе к лицу.

– Хоть бы она вернулась, неважно, каким боком, но хоть бы, – сказал я – и не соврал.

Дантри Танза водился с нами пару лет. Я позволил ему жить в моем доме. Потом дела пошли худо. Он спустил все состояние на древнюю книгу, «Кодекс Тарана», и двинулся на ней. Книга на акате, мертвом языке. Таран был Безымянным, жил тысячу лет назад. Теперь уже никто не может прочесть больше горсти слов на акате, да и те остались на рассыпающихся статуях и ломаных памятниках. Дантри нанял лучших лингвистов и историков, чтобы перевести кодекс. Дантри верил, что если сможет, то отыщет способ спасти Эзабет. Напрасная трата времени и денег. Глупые поиски. Я не мог выносить его постоянные разговоры о сестре, о том, что она живет, закованная в свет. Сперва я и сам верил, но время шло, вера колебалась, потом угасла. Та женщина, живая женщина, была плотью и кровью. От нее остался только фос. Всего лишь свет. Мне было больно говорить об этом.

Дантри обезумел. Он без конца вычислял что-то по чертовой книге, а я не представлял, как эти числа и закорючки вернут женщине плоть и кровь. Думаю, в конце концов, он увидел это и сам. Однажды он взял свою несчастную книгу, ушел и не вернулся. К тому времени мы так рассорились, что я два дня не замечал пропажу.

– Надо было помочь ему, – вздохнув, признался я. – Дантри был единственным, кто пытался понять, что за хрень с ней приключилась. Хоть бы он вернулся.

– Хоть бы да, – поддакнул Тнота и гнусно ухмыльнулся. – Он был единственным, на кого я по-настоящему мог положиться.

– Вот уж не сомневаюсь, – проворчал я.

4

Дождило. У меня болела нога. Я в который раз поддался на самую могучую улещивающую силу мира: детское нытье. В который раз отправляюсь туда, куда не хочу идти, притом вычурно вырядившись. Я посмотрел на себя в зеркало. Гребаный клоун.

Я не мог поверить в то, что согласился участвовать в этом чертовом фарсе.

– Портной сказал, что такое носят все дворцовые франты, – заметила Амайра.

– Ну и что? Мне из-за этого ходить черт-те в чем?

– А кружева особенно к месту. Они слегка прикрывают твой подбородок, – заметила Амайра.

– Что не так с моим подбородком?

Она тяжело посмотрела на меня. Мол, если уж ты не понимаешь, так тебе и говорить не стоит. У детей нет такта. Потому они мне и нравятся. Портной хорошо подогнал платье, но я уже долгое время не надевал вычурного барахла, и, честно говоря, был бы рад не надевать еще с дюжину лет. Или вообще до тех пор, пока не помру. Кружева, финтифлюшки, золотое шитье, туфли из кожи настолько мягкой, что она чудом не разваливается от соприкосновения с воздухом. Конечно, я носил подобное дерьмо до падения Адрогорска и опалы, но тогда я был другим человеком. У меня создалось отчетливое впечатление, что не я ношу вычурную одежку, а она меня – и ненавидит меня не меньше, чем я ее.

– Мать его! Я переодеваюсь.

Амайра разочарованно хмыкнула.

– А ты давай засовывайся в кринолин, который прислала тебе тетя майор. Пусть Валия поможет тебе со шнурками, а может, и волосы завьет.

Напевая, Амайра умчалась. Конечно, мы тут в «Черных крыльях» занимаемся серьезными делами. Но с Амайрой живее и теплее. Рядом с детьми забываешь, что неподалеку Морок, Машина и пушки.

Печально думать о том, что она вырастет и станет столь же несносным взрослым, как и все остальные.

Я сбросил чертовы тряпки и переоделся в новую униформу: черные прорезные брюки с вишневой подкладкой, узкий колет с военными пуговицами. Приличная удобная одежда для неприличной неудобной работы. Поверх я надел длинный черный фрак. Вот так намного лучше. Плюсом к тому я прицепил на пояс меч. Знать носила оружие в театр не дела ради – хотя случалось и такое, – но чтобы показать вкус и богатство. Предназначение их шпажонок было не в куске стали, присоединенном к рукоятке, а в изукрашенных, вычурных, драгоценных эфесе и гарде. Я позволил кузнецу выковать для меня узорную гарду, но заставил поменять хлипкий дуэльный клинок на лезвие, способное разрубить надвое коровью голову. Не то чтобы я ожидал нападения телят-убийц, но мало ли.