Знак вопроса, 2003 № 03 - [83]
В XIX в. укоренилось слово «байронизм». Оно выражало свободолюбие, тягу к воле, сопротивление тиранам:
Огромной притягательностью обладал русский романтизм. В нем прежде всего получили распространение байронизм, настроения «мировой скорби». Не остался равнодушным русский романтизм и к немецким взглядам на «мировую душу» и ее манифестации в природе, на присутствие потустороннего в земном мире, на всевластие воображения, на описание мира как «темницы души». Русские романтики старались воскресить красоту прошлого. Они создавали разного рода идиллии (поэтические произведения, изображающие счастливую, безмятежную жизнь на лоне природы). Это ощутимо, например, в пушкинских «Подражаниях Корану». Русский символизм разрабатывал широкую гамму настроений от вакхического гедонизма К. Н. Батюшкова и Д. В. Давыдова (Вакх — тот же Дионис, гедонизм — проповедь наслаждения) до подробного описания «живого мертвеца» с отчетами об ощущениях умирания, погребения заживо, разложения в поэзии М. Ю. Лермонтова.
В мире, согласно романтическому взгляду, идет борьба добра и зла. Но вовсе не Бог оказывается воплощением добра. Отсюда поэтизация Дьявола, Люцифера, Демона. Демон — олицетворение зла? Нет, это скорее воплощение всего человеческого.
Демон вспоминает время, когда «он верил и любил», когда «он не знал ни злобы, ни сомненья, и не грозил уму его веков бесплодных ряд унылый…».
Демон переживает человеческие чувства, но они не мелки, не пресны, не убоги. Это любовь космического существа. Вот что он говорит Тамаре о себе, когда она спрашивает его, кто он:
В романтизме появляется романтизация смерти. Поэт влюблен в жизнь и смерть, но верна ему лишь последняя, «обитающая с любовью и вечностью». Байрон задается вопросом: быть может, именно смерть ведет к высшему знанию? Как же жить романтическому герою, как сохранить свой идеал красоты? Здесь возможен либо богоборческий бунт, либо стоическое принятие зла и страдания. Если ранний романтизм фактически уничтожает дистанцию между человеком и Богом, дружественно соединяя их чуть ли не на равных («Бог хочет богов», «мы назначили себя людьми и выбрали себе бога как выбирают монарха», — это слова немецкого романтика Новалиса), то позже рождается их взаимное отчуждение. Романтизм создает образ героического скептика — человека, бесстрашно порвавшего с Богом и остающегося посреди пустого, чуждого мира: «Я не верю, о Христос, Твоему святому слову, я слишком поздно пришел в слишком старый мир; из века, лишенного надежды, родится век, в котором не будет страха», — говорит один из романтических персонажей. Начинается культ страдания («Ничто не придает нам такого величия, как великое страдание»). Французский поэт-романтик Альфред Виктор де Виньи (1797–1863) задумывает создать произведение о Страшном суде, где Бог как подсудимый предстанет перед человечеством-судьей, чтобы «объяснить, зачем творение, зачем страдание и смерть невинных».
Поставим вопрос: имеет ли отношение к красоте вся эта эстетика ужасов, бунтов, злобы и гнева? Уже отмечалось, что красивое — это не только идиллическое. Для людей романтической эпохи не было ничего прекраснее, чем отречение от прозы жизни, пресного Бога, вялой, обыденной любви. Поэтому они искали героики, романтизации, культа отшельничества, бегства от прозы жизни. И это составляло в эту эпоху представление о прекрасном…
ЧИТАТЕЛЬСКИЙ КЛУБ
Ведущий С. Н. Зигуненко
Профессор строительной механики из Калифорнийского университета в Беркли Астана Ассеол провел как бы аутопсию, выражаясь медицинским языком, разрушенных террористами зданий. «Вскрытие» выявило немало интересного, сообщает радиостанция «Свобода».
Через несколько дней после того, как террористы атаковали на самолетах башни-близнецы Всемирного торгового центра, профессор специально прилетел в Нью-Йорк, чтобы собрать интересующие его данные. Для него на свалке устроили нечто вроде экспозиции наиболее разрушенных частей комплекса. И доктор Ассеол к настоящему времени уже составил каталог металлических брусьев и балок с наиболее характерными разрушениями.
«Я обнаружил довольно интересные вещи, — говорит ученый. — И уверен, что точно так же, как исследования авиационных катастроф в конце концов дают возможность создавать более надежные самолеты, так и изучение места нью-йоркской трагедии позволяет выявить слабые места в конструкции зданий, наметить возможности их укрепления, если их, как намечено, будут строить заново».
