Знак вопроса, 2003 № 03 - [33]

Такие состояния называются «социальной патологией». То есть человек здоров, но общество решает, что он болен. Классическим примером таких социальных патологий являлись гомосексуализм и онанизм. И тут «просвещенное» общество унаследовало старинные предрассудки, поскольку оба указанных вида «патологий» нарушало принцип «плодитесь и размножайтесь», что приводило к уменьшению всем известной «десятины». Хорошо, что сейчас различные общества стали гораздо более толерантными к подобного рода проблемам. Вот еще бы только с прокладками разобрались и перестали бы на их рекламу так остро реагировать.

Можно смело утверждать, что вопросы деторождения издревле занимали умы человечества. Выше уже говорилось о библейском «освещении» вопросов пола и деторождения, а также женского бесплодия на примере Рахили и ее мужа, Лота и его дочерей, божественной кары в отношении Содома и Гоморры и т. д. При этом удивительно, что библейских авторов никак не «заинтересовала» проблема регулирования пола у потомства.

А вот античных авторов проблема эта волновала чуть ли нс в первую очередь. Аристотель полагал, что пол ягнят зависит от того, к какой стороне света обращена овца, в то время как ее покрывает баран. В отношении людей важно было и положение женщины на том или ином боку, а также тестикул, из которого изливается семя мужа при совокуплении: если семя из левого семенника, то родится дочь, а если из правого…

Или наоборот? Вряд ли даже Аристотель при всей его физике и метафизике мог быть уверенным до конца в этом сложном вопросе, тем более что все равно мыслитель не мог проверить справедливость своих слов. Гораздо ближе к решению проблемы был Лукреций Кар, писавший в своей книге «О природе вещей», что всем этим сложным процессом управляет богиня любви Венера.

Там же римский автор писал о том, что многие женщины, бесплодные в браке, при смене мужей вскоре становились счастливыми матерями. Тем самым впервые ставился вопрос и о мужском бесплодии, на признание которого людям потом потребовалось еще две тысячи лет. Это ли не еще один образчик социальной «философии», сконцентрированной только на мужчине и признающей только его примат!

Сейчас трудно поверить в то, что мужские и женские половые клетки известны науке всего-то чуть больше века. Конечно, для того, чтобы открыть их существование, понадобилось два века развития оптики, у колыбели которой стояли такие гиганты мысли, как Ньютон и Гук. Но еще у Левенгука были вполне приемлемые лупы и линза, с помощью которых вполне можно было бы рассмотреть если не отдельный спермий, то уж яйцеклетку-то обязательно. Особенно такую огромную, как икра того же лосося (красная!), который во множестве водился во всех европейских реках.

Автор еще в 1996 году в «Медицинской газете» писал следующее: «Исторически первое сообщение об искусственном осеменении женщины датируется 1785 годом»! То есть интерес к данной проблеме был, однако он носил скорее медицинский, нежели научный характер. Почему же такая важная в научном плане проблема не волновала умы исследователей?

Надо признать, что реальная биология родилась только чуть больше века назад с бурным «внедрением» современного микроскопа. Микроскопическую революцию конца XIX века можно сравнить только с компьютерной. Впервые ученые получили прибор экспериментирования, причем прямого с клетками, чего не было у современников Лавуазье и Линнея. Даже у Дарвина не было микроскопа и возможности прямого манипулирования клетками.

Это, так сказать, в общем философском плане гносеологии, то есть «теории» познания (слово «теория» взято в кавычки потому, что мы не знаем, как рождается реальное знание — чаще всего это бывает результатом сугубо случайного процесса). В практическом же — а практика единственный критерий истины — никому в общем-то и не надо было изучать эти самые клеточные процессы. Контрацептивов и абортов не было, рождаемость и смертность были высокими, церковь вмешательство в божественный «промысел» категорически запрещала. Поэтому единственной «отдушиной» была… селекция сельскохозяйственных и других животных и растений, что представляло экономический и финансовый интерес.

Необходимо пояснить один весьма немаловажный факт, заключающийся в том, что наука экспериментальная рождается только тогда, когда создается избыточный «натуральный продукт», за счет которого кормится ученый. Первой электрической станции всего лишь чуть больше века, а до этого чуть ли не на протяжении двух веков пытливые умы разных стран по крохам собирали сведения об этом удивительном явлении природы, без которого мы сегодня не можем себе представить повседневную жизнь.

И на это требовались гигантские материальные и денежные ресурсы, которых было ничтожно мало. Вот почему первые энциклопедисты были из числа аристократов, часто тративших свои состояния на свое дорогостоящее «хобби». Лавуазье состоял на службе у короля, заведуя, так сказать, финансами и королевскими лотереями. Гёте жаловался, что па свои исследования в области оптики цвета истратил состояние отца и все то, что заработал опять же на королевской службе. Декарт прирабатывал частными уроками. Тихо Браге был любимцем датского короля, построившего для него обсерваторию. Примеры можно приводить до бесконечности.