Знак обнаженного меча - [9]

Шрифт
Интервал

Рой молча вел машину по узким улочкам за мэрией и затем вверх по крутому склону холма к вершинам утесов.

— Куда мы едем? — спросил Рейнард.

— Я подумал, можно перекусить в «Храбром солдате», — объяснил Рой. — Потом можем там чего-нибудь выпить, и я тебя отвезу домой. Бензина у меня полно,[4] — добавил он с усмешкой. — Они, как видно, думают, что моя задача вполне того стоит.

«Храбрый солдат» был маленьким постоялым двором, уединенно расположенным на вершине утеса. За ним, вглубь материка, тянулись к Прайорсхолту и Ларчестеру высокие меловые холмы; внизу, раскинувшись как попало в воронке долины, лежал Глэмбер, затянутый дымом и туманом с моря. Напротив, в долине, с другой стороны городка, тяжко нависали над узкими улочками мрачные серые казармы; время от времени в спокойном вечернем воздухе переливался еле слышный сигнал горна.

В маленькой гостиной «Солдата» еду им подала неопрятная женщина; лицо ее было обезображено багровым родимым пятном огромной величины, и заказ у них она приняла молча, словно их присутствие было ей не совсем по нраву. Рейнард уловил ее враждебность и, когда она от них отошла, сказал об этом Рою.

— О, это неплохое местечко, — заметил Рой, — и Матушка Тэнтрип на самом деле ничего. Я довольно часто здесь бываю, это удобно для… — Он оборвал себя, ухмыльнулся и сказал:

— Бери еще тостов.

Пока они ели, наступили сумерки; потом они вышли в садик сзади паба, чтобы, как предложил Рой, дождаться там открытия бара. Садик тянулся до кромки утеса, и от пропасти его отделяла всего лишь ненадежная ограда. Все здесь показалось Рейнарду каким-то неустойчивым: маленький мирок, зыбко повисший между морем и небом, не имеющий прочных корней в земной тверди. В это время года мало кто заглядывал в паб перекусить, и у садика был жалкий, запущенный вид: на клумбах засыхало несколько вялых астр да к ограде прижался куст октябрин — приглушенные огоньки цветков слабо брезжили в гаснущем свете.

— Хорошая погода, — заметил Рой, с удовольствием вдыхая приятный воздух. Небо было безоблачным; под утесами лежало гладкое, как блюдо, море, окрашенное меркнущими оттенками заката; чайки лихорадочно кружили внизу — их пронзительные крики приглушал далекий шепот волн. Несколько минут Рой стоял, безмолвно глядя на море; затем внезапно повернулся к Рейнарду.

— Так ты подумал насчет тренировок? — спросил он.

В сумраке лицо Роя виднелось неотчетливо и призрачно; даже голос его на этой пустынной высоте над морем звучал, казалось, нечетко и бестелесно. Его неожиданные слова оставили у Рейнарда странное впечатление, будто они были не столько произнесены, сколько переданы телепатически в его собственное сознание. Он промолчал и, когда Рой чуть погодя повторил вопрос, от неожиданности вздрогнул.

— Что ты сказал? — неуверенно переспросил он.

— Насчет твоих тренировок. Ну, о которых мы тогда говорили в «Королевском Дубе».

— Но что за тренировки? О чем ты? Я не помню.

Рой фыркнул.

— Да помнишь ты — соберись. Я бы связался с тобой раньше, но мы сейчас все силы бросили на этот план, и времени для друзей у меня маловато. Кстати, продвигается все, скажу я тебе, просто отлично: у нас столько сверхсрочников из местных, что прямо не знаем, куда их и девать. В бараках ополчения мест не хватает, так что последний набор пришлось разместить в палатках. Приятного мало, но ребята не жалуются: большинству к походным условиям не привыкать, да и платят им, естественно, неплохо. К тому времени, как ты прибудешь, у нас все уже должно маленько утрястись.

Все это Рой произнес с обычной своей деловитой интонацией, но в речи его Рейнард уловил нотку растущего энтузиазма. В замешательстве он промолчал, и после паузы Рой продолжал, уже более откровенно и доверительно:

— Одна важная вещь: если хочешь на этот раз податься в офицеры, нужно тебе позаботиться об этом сразу. Пока что это несложно, но сам знаешь, как бывает: чем дальше, тем с начальством труднее. Слава богу, я свои офицерские курсы[5] прошел вовремя — тем ребятам, которые после меня были, ждать пришлось чертовски долго.

— Но я не понимаю, — вставил наконец Рейнард. — Я правда не понимаю, почему… — Он замолчал, не в силах выразить словами овладевшее им замешательство. Было ясно, что во время той их встречи Рой и его приятель, по всей вероятности, склонили его — возможно, что и хитростью — к некоему обещанию или уговору, которых он не помнил; быть может, виной тому было пиво. Ему очень смутно припомнился разговор об «учениях» — но какого рода учениях и в какой связи, он вспомнить не мог. Наверняка, решил он, это что-то по части территориальной армии.[6]

Между тем Рой снова принялся говорить с непринужденностью, которая, как казалось ошеломленному Рейнарду, подразумевала целый ряд невысказанных условий, ему, Рейнарду, предположительно уже известных. Сейчас Рой довольно подробно описывал саму программу учений: туда входил бег (длинная и короткая дистанция), рукопашный бой («это ты помнишь по войне»), поэтапный курс физических тренировок, строевой подготовки и плавания; не забыты были также борьба и бокс. («Бокс тебе будет в удовольствие — я бы даже мог устроить, чтобы Спайк Мандевилл тебя малость потренировал».) Слушая друга, просто и деловито излагавшего ему план, Рейнард почувствовал, как первоначальное его недоумение уступает место некой гипнотической убежденности в том, что он наконец-то постиг (или почти постиг), к чему клонит Рой. В школьные годы (о которых он до сих пор иногда вспоминал со стыдом) с ним бывали случаи, когда, неоднократно выслушав разъяснение какого-нибудь алгебраического уравнения, он убеждал себя, испуганно кривя душой, в том, что в итоге все понял, хотя на самом деле вопрос оставался для него столь же темным, как и прежде. И вот теперь опять, слушая разъяснения Роя по поводу «программы», он обнаружил, что одной лишь силой своего желания понять начинает действительно кое в чем разбираться (или же так ему казалось). Неотложная необходимость «тренировок» и эта идея записаться в какое-нибудь «территориальное» подразделение уже представлялись ему не пугающей загадкой, а вполне разумным и четким планом. И в самом деле, стоило ему преодолеть свое первоначальное недоверие, как он стал находить эту перспективу необычайно привлекательной. За последние несколько дней возродившаяся тяга к садоводству поразительно улучшила состояние его здоровья; быть может, ему как раз и требовалась эта магия тяжелых физических нагрузок; так или иначе, слушая в сгущающихся сумерках голос друга, он ощутил растущее желание узнать, когда же должна начаться «программа» и в какой день ему следует явиться за инструкциями.


Рекомендуем почитать
Обозрение современной литературы

«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».


Деловой роман в нашей литературе. «Тысяча душ», роман А. Писемского

«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».


Ошибка в четвертом измерении

«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».


Мятежник Моти Гудж

«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».


Четыре времени года украинской охоты

 Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...


Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.