Знак кровоточия. Александр Башлачев глазами современников - [22]

Профессия ~ репортер

Ночь перед похоронами Саши я провел в его пустой питерской квартире. Листал книги, которые он читал, рассматривал фотографии: старые, студенческие и новые - питерские, вчитывался в строки его поэтических черновиков… На полке увидел редакционное удостоверение - красную книжечку с золотым тиснением на корочке - «Редакция газеты “Коммунист”». Внутри Сашина фотография, классический текст: «Орган Череповецкого горкома КПСС и Череповецкого городского Совета народных депутатов. Выдана Башлачеву Александру Николаевичу…» Почему Саша хранил свое редакционное удостоверение после того, как окончательно порвал с журналистикой? Может быть, он носил его с собой, чтобы предъявлять милиционерам, которые останавливали его - человека без прописки - в Питере. На редакционные удостоверения в те времена стражи порядка реагировали хорошо, уважали журналистов. А может быть, она была дорога ему как память о своей первой профессии? Думаю, обе мои версии имеют право на жизнь. После окончания университета Саша работал в родном городе, в городской газете, в отделе партийной жизни, писал о комсомольцах, отвечал за выпуск целевой полосы под названием «Факел». На распределении он пошел по пути наименьшего сопротивления, поехал к родителям, чтобы не решать проблему с жильем. В Череповце была одна газета, выбора не было. Первое время он писал мне довольно часто, два-три раза в месяц, чувствовалось, что Саше остро не хватает того, чего было в Свердловске с избытком -дружеского общения, общей творческой работы, нашего театра, который давал ему возможность самовыражаться. Творческое начало искало выход. В Череповце перед ним, как мне кажется, встала дилемма: заниматься тем, что тебе нравится, или плыть по течению жизни, по «прямой дорожке на пенсию». И он начал писать песни, чтобы заполнить этот вакуум, который образовался на работе. Он писал мне, что его тошнит от заметок о передовиках-комсомольцах и, судя по всему, противоядием стали стихи. Я очень хорошо помню страницы его общих тетрадей, исписанных рифмованными строчками. Он писал, черкал, правил, рождались новые рифмы.

Думаю, что Башлак мог заставить себя встать в стойло -он был очень гибким человеком. Но он решил, что не надо душить в себе песню. И это были совсем другие стихи и мелодии, не похожие нате, что рождались в его голове на улице Сакко и Ванцетти. Я впервые услышал их в Свердловске весной 1984 года, где мы встретились на майские праздники. После традиционной демонстрации, где хором горланили наши проверенные временем и любимые журфаковс-ким народом куплеты, мы собрались узким кругом в общежитии на Большакова, 79, чтобы поговорить «за жизнь». И Саша спел свои новые песни. В восемьдесят пятом я слушал его уже в Питере, куда приехал в составе красноярской делегации на ленинградский завод «Электросила», где делали турбины сибирской «стройки века» - Саяно-Шушенс-кой ГЭС. Сашины стихи стали другими, изменился ритм, ушел стеб, появились фольклорные мотивы. Это был уже другой Александр Башлачев. Башлак трансформировался в СашБаша.

В письмах из Череповца он много иронизировал по поводу своей работы. Но к профессии Башлак, как и все в нашей компании, относился очень серьезно. Мы осознанно выбрали для себя эту работу. Мы не были идеалистами и понимали, что «журналисты - это подручные партии». Но мы знали и другие лозунги, популярные на нашем факультете. Например, такой: «Журналисты - это солдаты справедливости!» А еще мы понимали, что журналистика - это одна из немногих сфер нашей жизни, где можно попытаться реализовать свои творческие возможности. На каждом курсе нашего факультета набирали по семьдесят пять человек. Примерно треть из них - это люди с «рабфака», те, кто приходили в университет с определенным жизненным багажом: после армии, работы в газете, на телевидении, с производства. В нашей компании заводской рабочий стаж имел Сергей Нохрин, Алексей Тюплин отслужил два года в армии и ушел на дембель старшиной, имел год трудового стажа и Саша. Мы с Измайловым поступили в университет сразу после школы, как и Аня Мясникова - человек-оркестр нашего театра. Училась с нами и Татьяна Ильенкова, которая получила диплом журфака в тридцать шесть лет. Нам, двад-цатидвух(трех)летним молодым специалистам, она казалась очень взрослой женщиной. Мы были очень разные, но нас объединяла цель - мы хотели стать журналистами. Мы не мечтали о «Правде» или «Комсомолке», хотя многим нашим однокашникам довелось там работать, но тогда казалось, что это недосягаемая высота, мы были реалистами и хотели попасть в областные газеты, в крупные города - там жизнь интереснее, а распределение в «районку» воспринимали как крупное творческое поражение. Не помню, чтобы мы между собой обсуждали тогдашнюю журналистику, разве что в рамках учебной программы на семинарах или во время работы над курсовой. Мы почти не читали газеты и не смотрели телевизор, потому что «ящичек для идиотов» был на все общежитие один. Я помню, что даже репортаж с финального матча на Кубок кубков между тбилисским «Динамо» и немецким клубом «Карл Цейс» из Иены мы слушали по транзисторному радиоприемнику в общежитском коридоре. Гораздо больше разговоров было о книгах, которые мы читали запоем. И те, что нужно было знать по программе, и те, что советовали прочесть друзья. Личных открытий у каждого из нас было много: Маркес и Кортасар, Фолкнер и Воннегут, Карпентьер и Льоса, европейцы: Гессе и Фриш, заново прочитанные соотечественники: Гоголь и Достоевский, Булгаков и Толстой, Астафьев и Айтматов, Вампилов и Распутин. Всех не перечислишь. Башлачев пришел к поэзии не через журналистику, через литературу. И, в отличие от большинства из нас, предпочитавших прозу, он очень любил поэзию и читал стихи постоянно. В его «волшебном доме» были и Саша Черный, и Александр Пушкин.