Знак Единорога. Рука Оберона - [16]

Вторая Вуаль… вираж… Казалось, перенапряжение, охватывающее все твое существо целиком, трансформировалось в чистую Волю. Погоняющее, безжалостное чувство. На данный миг преодоление Образа оставалось единственной целью в мире, что для меня чего-то значила. Здесь на Образе я был всегда, сражаясь, никогда не отступая, я буду там всегда, состязаясь, моя воля — против лабиринта могущества. Время исчезло. Оставалось только напряжение.

Искры добирались мне до пояса. Я вышел на Великую Кривую и отвоевывал себе путь по ней. При каждом шаге я погибал и возрождался, обгорал в огне созидания, охлаждался холодом предела энтропии.[10]

Вперед и дальше, поворот. Еще три кривые, прямая, пара дуг. Головокружение, чувство увядания и возрождения — словно меня качнуло из бытия и обратно. Поворот за поворотом, за поворотом поворот… Короткая, резкая дуга… Линия, что вела к Последней Вуали… Представляю, как задыхаюсь и обливаюсь потом к этому мгновению. Нет, не представить. Я еле передвигал ноги. Искры добрались до плеч. Они впивались мне в глаза, и, моргая, я потерял из виду сам Образ. Внутрь, наружу, внутрь, наружу… Так это было. Я протолкнул правую ногу вперед, узнав, должно быть, как чувствовал себя Бенедикт, угодив ногами в силки черной травы. Как раз перед тем, как я приложил ему по черепу. Я чувствовал, что меня избили кистенем — всего. Левая нога, вперед… Так медленно, что трудно было удостовериться, сдвинулась ли она на самом деле. Руки мои были синим пламенем, ноги — столбами огня. Еще один шаг. Еще один. И еще.

Я чувствовал себя медленно оживающей статуей, тающим снеговиком, прогибающейся перекладиной… Еще два… Три… Движения мои — движения ледника, но я, который направлял их, обладал целой вечностью и блистательной непоколебимостью воли, чтобы осознать…

Я прошел сквозь Вуаль. Последовала короткая дуга. Три шага по ней вели во тьму и покой. Они были хуже всех.

У Сизифа перерыв на кофе![11] — это была моя первая мысль, как только я покинул светящиеся пути Образа. Я опять это сделал! — это вторая. И — Никогда больше! — третья.

Я позволил себе роскошь нескольких глубоких вздохов и легкой дрожи. Затем вынул из кармана Талисман и приподнял его за цепочку. Подержал перед глазами.

Красный изнутри — густо-вишневый, с дымчатыми прожилками, блистающий. Казалось, во время путешествия по Образу он собрал свет и блеск некоего высшего сорта. Я продолжал всматриваться, обдумывая инструкции, сравнивая их с теми, которые знал ранее.

Раз уж прошел Образ и добрался до этой точки, можно побудить его перенести тебя в любое место, которое сумеешь представить. Все, что требуется, — это желание и напряжение воли. Не скажу, что не ощущал трепета в такой ситуации. Если эффект перемещения будет выполнен как обычно, я могу загнать себя в ловушку необычного типа. Но у Эрика все прошло удачно. Его не заперло в сердце камня где-то там в Тени. Дваркин, что оставил те записи, был великим человеком, и я доверял ему.

Собравшись с мыслями, я упрочил уверенность в безопасности внутреннего пространства камня.

Внутри было искаженное изображение Образа, окруженное мигающими точками света, крошечными огоньками и вспышками, разнообразными кривыми и дорожками. Я принял решение. Сфокусировал волю…

Пурпур и медленное смещение. Словно тонешь в океане высокой вязкости. Очень медленно вначале. Смещаясь и темнея, все мелкие огоньки далеко-далеко впереди. Моя кажущаяся скорость возросла. Искры света, далекие, прерывистые. Затем еще чуть быстрее. Нет масштаба. Я был точкой сознания неопределенных размерностей. Осведомленный о движении, осведомленный о конфигурации, к которой я приближаюсь — теперь, можно сказать, стремительно. Красный тон почти ушел, как и восприятие любой среды. Сопротивление исчезло. Я разгонялся. Все воспринималось одним-единственным мигом, по-прежнему остающимся единым мгновением. Царило необычное ощущение безвременья. Моя скорость относительно того, что теперь казалось моей целью, была огромной. Маленький, перекрученный лабиринт рос, развивался в то, что смахивало на трехмерную версию Образа. Перемежаемый вспышками цветного света, он вырос предо мной, по-прежнему напоминая причудливую галактику, полуразорванную вечной ночью посередине, окруженную гало бледного свечения пыли, — ее рукава были составлены из бесчисленных мерцающих точек. И она росла, или я съеживался, или она приближалась, или я приближался, и мы были рядом, близко друг от друга, и вот она заполнила все пространство, сверху донизу, отсюда дотуда, а моя собственная скорость все еще — или, если хочешь, кажется, — увеличивалась. Меня охватило, переполнило сиянием, и возник случайный мазок, который — я знал — и был началом. Я находился слишком близко — действительно, совершенно потерявшись, — чтобы постичь его общие очертания, но перегибы, мерцание, переплетение того, что я мог видеть, повсюду и вокруг, заставили меня задуматься, достаточно ли трех измерений, чтобы оценить искажающие ощущения сложности, с которыми я столкнулся. Скорее, нечто из моей памяти, а не аналог галактики, вверглось в другую крайность, внушенную бесконечномерным гильбертовым субатомным пространством.