«Почему деду так легко удавалось справляться с этим?!» — спрашивал он себя. Он вспоминал деда в такие трудные моменты. Тот без всякого страха принимался за дело, успокаивая больных своим тихим голосом и твердой верой в успешный исход. Он же никак не мог сосредоточиться. Женщина с мольбой смотрела на растерянного Филиппа.
«У него это ведь впервые! Надо бы поддержать, чтобы он совсем не растерялся, да и самой станет легче!»
— Филипп, ты не переживай! Я постараюсь тебе помочь. У…, ай! У меня… это первый, но… послу… Господи! Началось!
Она тяжело задышала. Филипп склонился над роженицей и стал ее успокаивать, потом быстренько влил ей в рот опиумной микстуры, облегчающей болезненные ощущения, и принялся за дело.
Роды были тяжелыми. Василиса постоянно задыхалась, и Филиппу приходилось несколько раз заливать ей в рот микстуру. Она не билась, не вертелась и не стонала, а просто дышала со временем все тише и спокойнее.
Он принял на руки орущего младенца и широко открытыми глазами смотрел на розовый комок. Быстро проверил пуповину, оглядел его еще раз и взглянул на мать.
Та лежала, уронив голову набок. Филипп повернул ее… и отшатнулся! Изо рта Василисы обильно стекала пена, артерия на шее не пульсировала. Он открыл Василисе глаза. Зрачки не реагировали на свет. Он понял, что она умерла, но не хотел в это верить. Он делал искусственное дыхание, смачивал лоб нашатырем и совершенно забыл о ребенке, которым к тому моменту занялся Олег.
Наконец, Филипп прикрыл одеялом до самого подбородка тело Василисы, которое вытянулось и успокоилось, будто отдыхая от недавних судорог и боли. Лицо его приняло то самое безмятежное выражение. Филипп вытер пот со лба и тут только обратил внимание на пузырек с микстурой, которую давал роженице.
— Боже! Это же отвар для операции! — он ударил себя по лбу, вспомнив, что сам только недавно сделал его для старика Потапа Кривощекова.
Потом он вспомнил о дедовых книгах и кинулся к одной, где были записи обо всех жителях хутора. Своего рода местная картотека больных. Кому сколько лет, кто рожал, кто что ломал, кому можно то или иное лекарство или отвар, а кому запрещено…
Там он и вычитал, что Василисе совершенно запрещены отвары и настойки, содержащие опий, избыток которого находился в пузырьке. Дед передал внуку огромное, бесценное наследство! Он надеялся, что Филипп сможет правильно им распорядиться, и потому вел свои записи, чтобы внуку было легче ориентироваться. А он? Только из-за своей несерьезности он допустил эту непростительную ошибку.
— Господи, что делать? Как объяснить Мишке? — задавал сам себе вопросы Филипп, сидя над мертвой женщиной.
— Филипп, — в комнату заглянул Олег и тихо его позвал. Он обернулся. Олег понял, что случилось страшное, непоправимое. А Филипп потерял сознание. Сначала правда он ощутил боль. Сильнейшую. Она шла от руки и ударила в голову. Потом стрелой вернулась обратно. И показалось Филиппу, что все мыслимые страдания ожили в его теле и одновременно вцепились ему в руку, на которой было дедово кольцо. Он случайно глянул на камень, уже лежа на полу и теряя сознание. То что он увидел, окончательно бросило его в беспамятство…
— Я все сделал, как положено! — оправдывался он, когда Павел разнял остервенелого Мишку и Филиппа, дерущихся в доме Игнатия.
— Ты изверг! Ты убил ее! — орал Мишка, вытирая непрошеные слезы.
Через неделю, похоронив Василису, Мишка с маленьким ребенком навсегда покинул Ближний. На могиле жены он поклялся отомстить Филиппу.
— Совсем ты стал дурной, — выговаривала Глаша племяннику.
Филипп только пьяно улыбнулся и, шатаясь, прошел мимо нее.
— Господи, за что такое наказание? — плакала Глаша, жалуясь Господу Богу на судьбу. — Что Ты еще требуешь от нашей семьи? Филипп — и тот из молодого лекаря превращается в молодого пьяницу! Неужель Тебе это в милость? — она, плача, беспомощно осела на пол перед святыми образами.
Только не действовали на Филиппа теткины молитвы. После смерти Василисы чувство вины ни на минуту не оставляло его, постоянно возвращаясь в кошмарных снах. Он стал пить безудержно, отмахивался от больных, которые теперь вынуждены были искать спасения в соседней деревне, находившейся в двадцати верстах от Ближнего.
Так продолжалось уже полгода.
* * *
А вчера ему приснился дед.
«Плох тот человек, который себя мнит никуда не годным изгоем! Исправиться никогда не поздно, даже перед смертью», — единственные слова, которые запомнил Филипп.
Утром он пошел в запущенную хижину Игнатия. После истории с Василисой жил он у Глаши, так как Павел с Глашей боялись, что вернется Мишка и подожжет хижину. Он с тоской посмотрел на пыль, мохнатым слоем застилавшую пол, паутину, занавесями свисавшую в углах, и тотчас позвал Ольгу:
— Ольга, помоги мне навести здесь порядок, я один не справлюсь. Поможешь?
Ольга с радостью взялась за дело, чувствуя, что братец приходит наконец в себя.
Еще полгода Филипп корпел над дедовскими книгами. Готовил микстуры, собирал травы, изучал записи о людях. Весть об этом разошлась по маленькой деревеньке быстро, и сельчане, забыв о смерти Василисы, порадовались и за него, и за себя, что не придется при всяком мало-мальском недуге снаряжаться в дальнюю поездку.
