Сергей поклонился и с возмущенным выражением лица покинул дом. Все молчали, ощущая гнетущую подавленность, только Зиновия украдкой смеялась в носовой платок.
— Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, — вымолвил наконец Менев.
— Нас покидают друзья, — со вздохом проговорила Аспазия. — Скоро весь свет начнет на нас пальцем показывать.
— Остается одно, — подал голос Феофан, — распродать все и уехать из этих мест.
Зиновия больше не могла сдерживаться. По-прежнему прикрывая лицо носовым платком, она потихоньку вышла и затворилась у себя в комнате.
— Она плачет, — чуть слышно сказала двоюродная бабушка.
— Это для нее было слишком грубо, — заметила Лидия.
— Он мог бы хоть кого-нибудь пощадить, — откликнулся Менев.
Снаружи запели евреи:
Настала пора освежиться, друзья,
Седлайте, седлайте коней!..
Но вопреки словам песни они вовсе и не думали разъезжаться, а решили переночевать у Менева на сеновале.
Когда стемнело, Онисим принялся курсировать возле дома, с нетерпением посматривая на окно Натальи. Наконец там блеснул луч света: девушка с зажженной лампой вошла в комнату. Онисим легонько постучал по стеклу. Наталья отворила окно и выглянула наружу.
— Вы, стало быть, воротились, милая барышня?
— Я только что приехала, — ответила она. — Ах! Вернись я немного раньше, такого бы не случилось.
— Чего, дорогая барышня?
— Теперь все потеряно, — пробормотала она.
Слезы потекли у нее по щекам, и в конце концов она навзрыд зарыдала.
— Но, барышня, вы совершенно напрасно кручинитесь.
— Ах! Я так его люблю, он даже не представляет, как сильно, я прежде и сама этого не знала.
— Да разве ж он вас не любит?
Она отрицательно покачала головой.
— Мне лучше знать, — утешил ее старик. — Кто может, увидев вас, не влюбиться! Но здесь с моим барином когда-то обошлись дурно; естественно, что рано или поздно он должен был высказать им все, что об этом думает.
— Но ведь он больше не вернется!
— Вернется, если вы того пожелаете.
Наталья осушила слезы.
— Случилось то, что должно было случиться, — продолжал старик. — Кто знает, не разыграйся весь этот сыр-бор, стали бы вы когда-нибудь нашей барыней?
— Так далеко дело еще не зашло.
— Теперь-то уже зашло, именно сейчас. Почивайте спокойно, моя дорогая барышня.
В этот момент Зиновия, удачно разместив евреев на сеновале, как раз проходила по двору в подбитой и отороченной серебристо-серым беличьим мехом бархатной темно-красной душегрейке, которую этим утром привез ей портной.
— Вот она, — чуть слышно проговорила Наталья, — та, кому мы обязаны всеми своими бедами. Что-то она теперь будет делать? Наверняка на уме у нее недоброе.
— Ничего не бойтесь, мы ее знаем.
— И опять на ней новая кацавейка.
Онисим через плечо бросил взгляд на Зиновию и улыбнулся.
— Волк каждый год меняет шкуру, — проговорил он, — но никогда не меняет своего нрава.
43. Ангел с огненным мечом
Чем меньше женщину мы любим,
Тем легче нравимся мы ей.
Пушкин
Когда на следующее утро Сергей вышел из спальни, в маленьком салоне сидела улыбающаяся Зиновия.
— В такую рань уже на ногах, красавица? — весело воскликнул он.
— Я принесла добрые вести, — ответила она, — а для них никогда не бывает слишком рано!
— Вся компания, видимо, очень разозлилась на меня?
— Собственно, нет. В настоящий момент в Михайловке царит покаянное настроение. Каждый бьет себя в грудь и исповедуется другому в грехах. Меня они избегают.
— Обо мне разговаривали?
— Никто не упомянул вас ни словом. Они, видно, еще надеются справиться своими силами.
— Это у них едва ли получится. Но напомню вам, Зиновия, что вы не должны вмешиваться. Пусть все идет своим чередом.
— Я дала вам слово, — заверила она.
— А что Наталья? — спросил Сергей.
— Ее я с утра не видела, но на душе у нее, думаю, тяжело. Честно признаться, меня тоже тревожит мое будущее.
— Вам беспокоиться не о чем. Я уже говорил, что при благоприятном исходе довольными останутся все. Вы со мной позавтракаете?
— С удовольствием.
Сергей велел Онисиму подать кофе, и они, устроившись в креслах друг против друга, продолжили неторопливую беседу. Сергей дал Зиновии еще несколько рекомендаций по поводу того, как ей себя вести, и попросил поскорее вернуться в дом Меневых, чтобы вести наблюдение. Потом он встал, задумчиво прошелся по комнате и, подойдя к креслу, в котором сидела Зиновия, тихо сказал:
— Рано или поздно эта история кончится, и мы с вами расстанемся. Но не стану скрывать от вас, что я очень к вам привязался и мне будет вас не хватать.
— Так, значит, вы все-таки немного меня любите.
Она посмотрела на него со светлой печалью и протянула ему обе руки. Затем неожиданно вырвалась, выбежала мимо отпрянувшего Онисима во двор, где уже стояла приготовленная для нее стариком лошадь, и, вскочив на нее, ускакала. Она не вернулась в Михайловку, а помчалась навстречу золотому туману, все дальше и дальше — к синеющему вдали лесу. Окрест покрикивали грачи, круто взмывали к небу полевые жаворонки, распевая ликующие весенние песни, и ласточки стремительно проносились над волнами зеленых всходов. Поля и луга дышали блаженством. И на душе у Зиновии становилось все лучше от переполнявшей ее надежды.
Тем временем в Михайловке снова собрался семейный совет, в котором принимали участие также дядюшка Карол, священник с супругой и Винтерлих. Все чувствовали себя точно в осажденной крепости. Евреи, на ходу отряхивая с одежды солому, черным воинством потянулись с сеновала и возобновили осаду дома. По их облику можно было понять, что поселились они здесь надолго, если не навсегда. Расположившись, как и вчера, во дворе, живописными группами, они снова выставили караул, и периодически в одном из окон возникала бородатая физиономия с парой закрученных пейсов.
