Змей и жемчужина - [155]

— Разумеется, мадам.

— И мне нужен хороший хирург для моего телохранителя, — повелительно молвила я. — Его ранами надо заняться незамедлительно.

— Это будет сделать потруднее, мадам. — Генерал д’Аллегр был по-прежнему учтив. — Ваш маленький телохранитель нанёс тяжкие увечья нескольким из моих солдат. Боюсь, все мои хирурги занимаются их ранами.

Я заметила злобные взгляды, которые французские офицеры бросали на Леонелло, и мысленно поблагодарила Пречистую Деву за то, что он лежит без сознания. Если бы он сейчас начал высмеивать их в своей ехидной манере, они бы с удовольствием прикончили его прямо здесь, на его импровизированных носилках, и не обратили бы ни малейшего внимания на то, что мы находимся в церкви. «Никто не любит выглядеть дураком, — сказал мне как-то мой телохранитель. — И вдвойне обидно, когда дураком тебя выставляет какой-то карлик».

Если хирург не обработает его раны, французам даже не понадобится приканчивать его своими мечами.

— Вы найдёте для него хирурга, — сообщила я генералу безапелляционным тоном разгневанной королевы. — Я настаиваю, чтобы о моём телохранителе позаботились незамедлительно. Если вы воображаете, что святой отец будет доволен, узнав, как вы с нами обращаетесь...

Я какое-то время продолжала в том же духе, ходя взад и вперёд вдоль алтаря, тыкая украшенным драгоценным перстнем пальцем в сторону небес и в общем и целом разыгрывая расчудесную сцену. Юный французский капитан сник, когда я так бушевала, но генерал д’Аллегр был каменно невозмутим. Он смотрел, как вздымаются и опадают мои груди, совершенно не слушая моих слов. Я вспомнила, как мой Папа выступал то в роли радушного патриарха, то хитрого дипломата, то величавого «ловца человеков», меняя роли в зависимости от аудитории.

«Смени тактику, mi perla», — услышала я его испанский бас и тут же прекратила устроенную мною сцену. Прежде чем вновь взглянуть на генерала д’Аллегра, я, словно изнемогая, помахала пальцами перед горлом, потом унизанною дорогими кольцами рукою провела по глазам, точно смахивая непрошеные слёзы.

— Простите меня, — сказала я со слабым вздохом, совершенно неподдельным. — У меня внутри всё дрожало от страха. — Всё это так удручает. Я уверена, что вы меня понимаете.

— Разумеется, мадам. — Он отвесил мне учтивый французский поклон. — Нынче вечером мы ещё поговорим.

— Oui, Monsieur le generale. — Я опустила ресницы, чуть-чуть ими помахав. — Нынче вечером.

Между тонких губ глядящих на меня генерала и его офицеров на миг показались языки, и на мгновение меня охватила паника: мне показалось, что меня окружают змеи.

ГЛАВА 17

Не думают, какою куплен кровью.

Данте[118]

ЛЕОНЕЛЛО

Потолок. Каменные арки. Висящая паутина. На ней я и сосредоточился.

Идущее откуда-то тепло. Свечение. Я моргал, пока свечение не превратилось в жаровню с раскалёнными углями, дающую холодной комнате немного тепла.

Что-то мягкое. Наваленные на меня одеяла.

Боль. Чем меньше об этом говорить, тем лучше.

Я закрыл глаза и раз-другой осторожно сглотнул; мой язык был сух, как шерсть.

— Простите за избитую фразу, — сказал я и удивился тому, как слабо прозвучал мой голос, — но где я нахожусь?

— В Монтефьясконе. В ризнице Базилики Святой Маргариты. — Ко мне приблизилось яркое пятно, и я опять моргнул, стараясь развеять застилающий мои глаза туман. Глаза, глаза, что случилось с моими глазами? У меня были колотые раны в груди, в боку и в бедре, может быть, ещё и в плече, но глаза — почему я вижу так нечётко?

— Генерал д’Аллегр предложил поселить нас в более тёплом помещении, но я сочла, что на освящённой земле, в церкви, мы будем в большей безопасности. Я попросила принести побольше одеял, и несколько жаровен, и топлива и разместила всех нас в ризнице и малых часовнях, вдалеке от дыры в куполе. — Яркое пятно стало чётче, и я различил лицо Джулии Фарнезе. — Сильно болит, Леонелло?

— Иногда больше, иногда меньше. — Я ощущал острую боль в плече, в боку, в бедре; тупая боль, словно какой-то терпеливый зверь жевала мои кости, и при каждом вдохе в мои сломанные рёбра точно вонзался нож. В груди я чувствовал что-то похожее на шелест, как будто мои лёгкие превратились в пергамент, и, когда я сплюнул в сторону, то увидел кровь. «Дело дрянь», — отстранение подумал я, но хуже всего была боль в правой кисти. Я поднял её и поднёс к глазам, чтобы лучше её рассмотреть, и увидел, что она теперь лишь отдалённо напоминает человеческую руку. Французы топтали её, стараясь заставить меня выпустить мои ножи, и все пальцы были сломаны, а мизинец выглядел так страшно, что мне было больно на него смотреть: он отклонился под каким-то странным углом, был фиолетового цвета в крапинку и совершенно расплющен. — Какое счастье, что мизинец не нужен для метания ножей, — сделав над собою усилие, заметил я. — Остальные пальцы, может, и заживут, если наложить лубки, но этот — нет.

— Я пытаюсь добыть для вас хирурга, — сказала моя хозяйка. — Французы отказались послать его к вам — я знаю, это всё отговорки, они просто чувствуют себя униженными из-за того, что вы стольких из них уложили. — У неё вырвалось непристойное ругательство, больше подобающе помощнику конюха, чем любовнице Папы, и я бы засмеялся, если бы мне не было так больно. Dio, как больно. — Что мне сделать, чтобы вам стало легче? — продолжала La Bella. — Кубок вина, ещё одно одеяло...