Змей и жемчужина - [152]

По-прежнему пребывая в замешательстве, капитан повернулся и начал по-французски отдавать приказания своим людям. Они начали приходить в себя, собрали своих погибших и наших. Мадонна Адриана взяла Лауру на руки и начала её успокаивать, потом направилась к повозке, где ехали служанки, поскольку карета сейчас была бесполезна. Солдат, который ещё недавно тащил в сторону сестру мадонны Джулии, выглядел довольно смущённым и помог ей залезть в повозку после мадонны Адрианы, улыбаясь при этом примирительной улыбкой. Леонелло по-прежнему лежал неподвижно, сжавшийся в комок. Пантесилея осторожно распрямила его члены, пока двое солдат из подручных средств сооружали носилки. Папская наложница тронула шпорами свою лошадь и, не глядя по сторонам, поехала вперёд.

— Вставай, — пробормотала я, обращаясь к Бартоломео и таща вверх его руку. — Вставай и смотри мне, ни одного косого взгляда в сторону этих проклятых французских солдат.

— Что? — Он огляделся, всё ещё ошалелый от удара, который выбросил его из повозки.

К завтрашнему дню у него на щеке и скуле будет синяк под стать моему собственному. «По крайней мере, оно у нас есть, это завтра», — подумала я.

— Что случилось? — заплетающимся языком проговорил мой подмастерье.

— Мы попали в плен к французскому войску, — мрачно ответила я, помогая ему влезть обратно в повозку. — А хорошая новость состоит в том, что нас не убили. Если не ошибаюсь, La Bella только что нам всем спасла жизнь.

ДЖУЛИЯ

До Монтефьясконе, где была расквартирована французская армия, было далеко, и я провела всю дорогу, создавая себе новый образ. Это был мой собственный рецепт, Кармелина не нашла бы его ни в одной поваренной книге. Смешать вместе высокомерие Хуана Борджиа с ехидством Ваноццы деи Каттанеи, добавить злоязычие моей сестры (когда она не была парализована ужасом) и изрядную порцию царственного самомнения Катерины Гонзага, всё это приправить крутым нравом торговки рыбой. Под топот подков моего коня я подавляла рвущийся наружу страх и превращала себя в спесивую, надменную стерву.

Я пожаловалась, что у моего взятого взаймы коня слишком неровный шаг. Я угрозами заставила французского капитана остановиться на полчаса, чтобы я могла достать из туфельки попавший туда камешек. Я насмехалась над французскими солдатами за то, что они немыты и небриты. Я отворотила нос от хлеба и сыра, которые мне предложили в полдень, а следующие три часа сетовала, что голодна. Я дулась и закусывала губу и выпячивала груди и в каждом третьем предложении упоминала моего Папу — и всё это время думала, с ужасом думала о моей рыдающей сестре, свекрови, у которой на челюсти скоро появится кровоподтёк, об избитых стражниках, о моих съёжившихся, жмущихся друг к другу служанках, о моей перепуганной дочери и о моём бедном отважном окровавленном телохранителе. Обо всех нас, окружённых со всех сторон жуткими французскими солдатами, которые могли наброситься на нас в любой момент, ограбить нас, изнасиловать или перерезать нам горло, если они перестанут верить, что я очень ценная пленница, с которой надо обращаться не иначе как в бархатных перчатках.

Но все мои надуманные жалобы разом вылетели у меня из головы, когда мы поднялись на холм рядом с Монтефьясконе и я увидела раскинувшийся подо мною лагерь французской армии. Огромное озеро из грязных камзолов, лошадей, пик, повозок и развевающихся на ветру флагов с французскими лилиями. И всё это пахло кровью. Уже несколько месяцев я слышала истории о французской армии и об опустошениях, которые они произвели в Савойе на своём неуклонном пути на юг, — однако это были лишь праздные застольные разговоры, куда менее реальные, чем вино в моём кубке и шёлк на моём теле; куда менее интересные, чем вопрос о том, какой деликатес, приготовленный искусными руками Кармелины, окажется сейчас на моей тарелке. Теперь же я была в самой гуще французской армии, окружённая грязными, ругающимися солдатами, пока юный капитан вёл наш отряд к окраине лагеря. Я ехала достаточно близко от бесчисленных французских солдат, чтобы ощущать исходящий от них запах лука и гниющих зубов, чтобы видеть их бессчётные костры. Моя лошадь ступала по грязи и кучам конского навоза, и я чувствовала на себе тысячи похотливых, любопытных взглядов. Я окинула глазами смертоносные бронзовые пушки, которые так яростно изрыгали чугунные ядра, что городские стены за несколько часов превращались в груду камней, и увидела воочию те страшные французские пики, на которые по всей Савойе насаживали младенцев, и злобных боевых коней, которые могли одним ударом копыта расколоть человеческий череп. И теперь всё это было до жути реально.

— Мощь французской армии, мадам, — сказал французский капитан, заметив моё молчание — первую паузу, которую я допустила за несколько часов. — Готов поспорить, что вы никогда не видели ничего подобного.

— Папские войска производят гораздо более сильное впечатление, — скучающим тоном заметила я. — Что такое какие-то жандармы против святых воинов Папы?

— Это только авангард нашей армии, мадам.

Я сглотнула.

Я промолчала, и французский капитан, самодовольно усмехнувшись, пришпорил коня и поскакал вперёд. Мне не оставалось ничего другого, как последовать за ним. На окраине Монтефьясконе появившийся в дверях таверны французский сержант плотоядно присвистнул, когда я проезжала мимо, и по моему телу пробежали мурашки, но я выпрямилась в седле и откинула капюшон назад, чтобы показать волосы. Чем больше людей меня увидят, тем быстрее распространится новость о том, что в плен к французам попала возлюбленная Папы. А чем быстрее распространится эта новость, тем скорее она достигнет ушей Родриго. А потом мне надо будет молиться, чтобы он был не слишком занят и не слишком разгневан, чтобы меня спасти.