Змееборец - [10]

Их двоих: Капитана и женщину. Женщину в одежде Серпенте, женщину с черными волосами, в которых запутались листья и жухлая трава, с пристегнутым к поясу мечом, замотанным вместо ножен в какую-то тряпку, с браслетом-змеей, соскользнувшим с предплечья и болтающимся сейчас на запястье, как настоящая, живая змея. И эту невесть откуда взявшуюся женщину Капитан кружил на руках, прижав к себе так, как будто она могла исчезнуть. Краджес бы многое дал за то, чтоб она и впрямь исчезла, только хрен там, исчезать она не собиралась, а наоборот, сама вцепилась Капитану в плечи, обхватила ногами за пояс, повисла, как клещ на собаке – захочешь, не оторвешь.

У нее были ноги, да-да. Ноги, которые видно снизу доверху. Баба в штанах, видано ли такое?!

А Капитану, похоже, все равно, в чем она, ему что штаны, что юбка… не до того. Кружат по поляне, и рычат, и шипят, и как будто поют что-то. Чудной язык. И нехороший. Что нехороший, это Краджес всем нутром чуял, вот только так загляделся на невиданное ранее диво: штаны на бабе, что не только к нутру не прислушался, а даже и обещанные Капитаном мурашки в ногах пропустил.

У него, у Капитана, узор на сабельных ножнах был точь-в-точь такой, как рисунок на шкуре деревянной змеи. Точь-в-точь, будто одной рукой сделанный…

* * *

Снова смутные вихри огня в глубине этих глаз –

И покой растворился в крови нескончаемых ран.

Я пытаюсь дозваться сквозь ночи холодный алмаз,

Но в ответ только ветер и снег, только лед и туман.

– Эфа… боги мои…

– Ты… живой! Я не…

– Я не могу поверить…

– Я не знала…

– Я не знал…

– Тарсграе… Йорик!

– Великая Тьма…

Они говорили, перебивая друг друга, и слова звучали бессмысленным бредом, но что они значат, слова? Бессмыслица! Звуки зароллаша, родной, почти забытый голос, знакомый запах, эмоциональный взрыв, предельная концентрация чувств…

Счастье!

Что в твоих волосах для меня затерялось, ответь?

Что в глазах твоих? Верно, не слезы, а мягкая ртуть.

Рвутся пальцы на струнах гитары, но что же мне петь,

Если снова над бездной веков пересекся наш путь?

– Мы так и будем… – смех такой, как будто он прорывается сквозь непрошеные слезы, но слез нет. Плакать – забытое искусство. – Мы так и будем с тобой?… Хоронить тебя, и снова видеть живым – это что, такое правило?

– Девочка моя, девочка… родная моя, любимая моя, боги…

Лицо чужое, но глаза – желтые, тигриные, яркие – это его глаза. Пусть сейчас они полны ошеломленным безумием, все равно – это его глаза на незнакомом, человеческом лице.

И повторять про себя, как самую главную молитву: Йорик, Йорик, Йорик… Твердить его имя, не отпускать его, не разжимать рук, пока не поверишь, наконец, что все по-настоящему. Что это правда, это он, здесь, живой.

– Я укушу тебя, – пробормотала она ему в шею, – я тебя сейчас укушу.

– Зачем?

– Не знаю.

Я хотел бы сложить для тебя благородную песнь,

Я бы сплел кружева из тончайших мелодий и слов –

Пыль серебряных зим и янтарное марево весен,

И сапфир летних гроз, и хрустальные блики цветов.

– Не надо, – выдохнул он, и сел на землю, по-прежнему прижимая ее к себе. – Не надо кусаться… Эфа. Или Тресса?

– Эфа. Или Тресса. Как хочешь. У меня здесь есть только мужское имя: Эрик Бийл…

– Так Серпенте – это прозвище?

– Ага. Змеиное прозвище. А как иначе?

И, казалось бы, ну что смешного в простых словах, однако оба рассмеялись, и поцеловались снова, деля смех на двоих. Поровну.

Ведь не петь для тебя – это пытка почище любви,

Но о чем же мне петь, если падают, тихо звеня,

Мои строки, как звезды по небу ночному? – Лови,

Загадай свою боль, если сможешь, и вспомни меня.[7]

"Серпенте" – это было единственное слово, которое понял лейтенант Краджес. Весь прочий диалог слился для него в набор шипящих и рычащих звуков, но знакомое имя словно бы добавило сил. Цепляясь руками за стол, лейтенант поднялся на непослушные ноги, и уже хотел окликнуть Капитана, как тот сам обернулся:

– Тебе нельзя вставать, дурень!

– Серпенте, – прохрипел Краджес, с трудом ворочая языком, – купец… был здесь. В ее одежде, – он кивнул на ухмыльнувшуюся бабу. Ухмылка была знакомой. Та самая ухмылка, от которой Краджеса охватывал обессиливающий страх. И сейчас лейтенант почувствовал, что его вновь начинает трясти. – С этим мечом, – продолжил он упрямо, – и браслет – его, купца.

– Не пугай его, – попросил Капитан, кончиками пальцев прикоснувшись к лицу чернявой ведьмы. – Сядь, – он взглянул на Краджеса, – а лучше ляг.

– Он всех убил, – закончил Краджес, и только потом сел. – Откуда она?

– Из Квириллы. Тебе снова нужна перевязка, лейтенант.

– Где Серпенте? Он всех убил…

– Да. Я понял. Посиди спокойно, – Капитан принялся разматывать наложенные купцом бинты.

Краджес дернулся, не от боли, а от злости. Да как же втолковать-то, что происходит что-то… жуткое что-то?!

За спиной Капитана неспешно поднялся на ноги высоченный мужик.

– …Ох, лясны дзед, – вырвалось у Краджеса, – да что ж это?! Капитан!

Ярни Хазак коротко оглянулся через плечо, и хмыкнул, продолжая перевязку:

– Полагаю, это ответ на твой вопрос, лейтенант. Ты спрашивал, где Серпенте.

– Это рагана[8], – Краджес обреченно закрыл глаза, – вы двое – оборотни. Что ты сделал с Капитаном, колдун?