Злые вихри - [54]

«А то нешто можно этакъ жить? Книги, вотъ уже не одинъ мѣсяцъ, и не раскрываются, будто ихъ и нѣтъ совсѣмъ на свѣтѣ. Не то, что писать по ночамъ, какъ прежде, а и записочки маленькой написать не можетъ. Струментъ-піанино, такъ и тотъ даже пылится...»

Но появленія снова на сцену Алины и, одновременно съ нею, какой-то новой бѣловолосой «штучки» Платонъ Пирожковъ окончательно не могъ переварить. Это разбивало всѣ его планы, всѣ надежды, представлялось окончательной безвозвратной гибелью.

«Господи Боже, да, вѣдь, ѣсть скоро нечего будетъ, а онъ себѣ и въ усъ не дуетъ! Оглашенный, право оглашенный!» -- съ отчаяніемъ думалъ «дятелъ», подобраннымъ ключемъ отпирая въ барскомъ столѣ ящикъ, гдѣ всегда хранились деньги, и принимаясь пересчитывать кредитныя бумажки.

«Сто, двѣсти... тутъ двадцать... еще пятьдесятъ... вотъ и все, а получки скоро никакой не предвидится!.. По жидамъ черезъ недѣлю гонять меня станетъ»...

«Нѣтъ, съ этакимъ дьяволомъ силъ нѣту больше... я сбѣгу! Найду себѣ генеральское, либо княжеское мѣсто... выѣзднымъ буду... одежа и все въ порядкѣ... человѣкъ бывалый, по всѣмъ заграницамъ ѣзжалъ... да меня озолотятъ, оцѣнку мнѣ настоящую сдѣлаютъ, а онъ и сиди одинъ, некормленный да нетопленный, хоть съ голоду поколѣй, мнѣ-то что!»

На этомъ рѣшеніи и остановился Платонъ Пирожковъ, опять прошелъ въ свою комнату и вышелъ оттуда въ длинномъ ваточномъ пальто съ мерлушковымъ воротникомъ и въ заграничномъ «котелкѣ» на головѣ.

Онъ прошелъ черезъ кухню, заперъ дверь снаружи и ключъ взялъ съ собою.

На улицѣ ощъ представлялъ изъ себя довольно невѣроятную фигуру: между «котелкомъ» и мерлушкой выступалъ громадный носъ, повѣшенный на еще болѣе громадныхъ желтыхъ усахъ, и кромѣ носа да усовъ рѣшительно ничего не было видно. На выѣздного лакея, ищущаго генеральскаго или княжескаго мѣста, онъ, во всякомъ случаѣ, былъ совсѣмъ непохожъ.

Тоска, несносная тоска, сосала сердце бѣднаго «дятла». Онъ направлялся къ князю Вово, который вотъ появился, да сейчасъ же и пропалъ въ самое нужное время.

«Вѣтрогонъ баринъ,-- размышлялъ про него «дятелъ»:-- а все-жъ таки окромѣ него къ кому теперь пойдешь, кому про всѣ эти накости разскажешь! Не къ братцу же Николаю Александровичу! Этотъ и слушать не станетъ... Ты, молъ, лакей, ну и служи, исполняй свои обязанности, а въ барскія дѣла не мѣшайся... Всегда таковъ былъ, сызмальства... никакого въ немъ человѣческаго пониманія нѣтъ... Ишь ты, обязанности! Да коли тутъ и обязанностевъ-то нѣтъ никакихъ, одно голое тиранство!.. Князь вотъ хоть и вѣтрогонъ и человѣкъ совсѣмъ неположительный, все-жъ-таки въ немъ чувство есть и жалость... Онъ витъ можетъ и на слѣдъ «штучки» наведетъ»...

XXXII.

Николай Александровичъ Аникѣевъ пріѣхалъ съ юга Россіи, гдѣ въ теченіе послѣднихъ четырехъ лѣтъ занималъ хорошо оплачиваемое мѣсто въ правленіи одного изъ еврейско-русскихъ «Обществъ». Это мѣсто онъ получилъ, такъ сказать, въ приданое за своей женою, такъ какъ отецъ ея, Борисъ Веньяминовичъ Самуиловъ, дѣйствительный статскій совѣтникъ и русскій дворянинъ, былъ однимъ изъ учредителей «Общества».

Николай Александровичъ остановился въ «Европейской гостиницѣ» и занялъ очень представительный «номеръ», состоящій изъ передней, большой высокой гостиной, меблированной довольно чисто, даже съ претензіей на роскошь, и просторной спальни.

Въ этихъ комнатахъ почти не было воздуха, благодаря паровому отопленію, поднимавшему термометръ иной разъ градусовъ до двадцати пяти; но зато можно было «прилично» принять кого угодно.

Было рано. Большіе аляповатые часы на каминѣ показывали всего только половину десятаго. Несмотря, однако, на раннее время Николай Александровичъ давно уже былъ одѣтъ, и даже успѣлъ напиться чаю и слегка позавтракать, что доказывали серебряный самоварчикъ и тарелки въ уголку, на кругломъ, покрытомъ бѣлой скатертью, столикѣ.

Николай Александровичъ, плотный и видный господинъ, лѣтъ подъ сорокъ, нисколько не походилъ на брата. Небольшая голова съ порѣдѣвшими, коротко подстриженными темными волосами, круглая борода, кое-гдѣ уже подернутая сѣдиною, крупный, неправильный носъ, толстыя губы, глубоко сидящіе, безпокойные каріе глаза подъ густыми сростающимися бровями.

Въ общемъ онъ былъ недуренъ и весьма представителенъ; только въ немъ не замѣчалось и слѣда того прирожденнаго, тонкаго изящества, которое его братъ унаслѣдовалъ отъ красавицы матери.

Николай Александровичъ большими шагами ходилъ по мягкому, пыльному ковру гостиной. Онъ былъ не одинъ. На маленькомъ пунцовомъ диванѣ возлѣ камина чернымъ пятномъ выдѣлялись скорбная, почти траурная фигура Лидіи Андреевны. Она явилась сейчасъ послѣ девяти, очень мило исполнила сцену радостнаго родственнаго свиданія, объяснила свой ранній визитъ тѣмъ, что, вернувшись вчера изъ Царскаго, гдѣ гостила съ Соней, увидѣла карточку пріѣзжаго и такъ обрадовалась, такъ спѣшила его обнять, такъ боялась, что если прійдеть сегодня позднѣе, то навѣрно не застанетъ его...

-- Поздравляю, отъ всей души поздравляю тебя, Коля,-- говорила она, крѣпко пожимая руки Николая Александровича:-- я все знаю, до меня дошелъ объ этомъ слухъ еще недѣли три казадъ, только я боялась вѣрить... вѣдь, у насъ въ Петербургѣ часто назовутъ двадцать именъ, а на дѣлѣ выходитъ совсѣмъ другое -- такъ это теперь какъ-то внезапно дѣлается, всѣ такія назначенія... Ну, и вотъ, въ пятницу, въ Царскомъ, утромъ принесли мнѣ газету... мнѣ такъ прямо въ глаза и бросилось... Слава Богу! enfin tu es à ta place... Теперь до всего дойдешь... дай тебѣ Господи... Какъ maman бѣдная была бы рада, если бы дожила... а?!