Злые песни Гийома дю Вентре: Прозаический комментарий к поэтической биографии - [33]
Решение пришло не инженерное, а рабочее. От блатных, если хотите знать. На заливку ставили штрафников… Штрафниками бывали преимущественно урки, контрики как-то меньше грешили — или реже попадались, не в этом суть. Так или иначе, но в один прекрасный день Васька Елистратов, бывший в курсе нашей затеи с карусельным конвейером и ставший впоследствии самым активным его строителем, пришел в кабинку Ивана Павловича и молча, как всегда, больше жестами, чем словами, чертя своим корявым пальцем на песке возле стола, набросал схему расстановки заливочных станков, требовавшую вчетверо меньше места и позволявшую снимать за смену в полтора раза больше отливок — был бы чугун!
Схема была гениально простой, с полуслова все ее оценили, и требовала для своего осуществления лишь некоторых, правда, довольно трудоемких, переустройств рабочих мест и потоков в землеприготовительном отделении. Кроме того, надо было прорубить ворота в боковой стене для отвозки отливок, ну, и еще кое-что по мелочам. Но выигрыш — в площади, в людях, во времени — был очевиден; Иван Павлович отправил Сергея Ивановича докладывать главному инженеру и начальнику что к чему, а сам взял рулетку и пошел начинать реконструкцию… Теперь уже ничто не могло остановить нас, и мы не останавливались: фронт требует больших молотков. Много. Очень много. Еще больше. Мы постараемся помочь тебе, фронт. Мы удвоим, если сумеем — утроим количество.
Вскоре мы его удесятерили. Большой молоток под символическим номером 3 000 000 мы сделали хромированным, покрыли его лаком, сделали для него изящную подставку и ящик, выстланный бархатом, и на дарственной медной табличке установленного образца выгравировали скупые слова благодарности вождю и учителю.
Но это все было потом, а в те первые горячие денечки мы попросту переселились в цех: глупо было ходить туда-сюда в лагерную зону ради четырех часов сна…
Когда мы наконец собрали нашу карусель и отладили все ее механизмы вхолостую, когда и тележки были установлены, и разгрузочный конвейер перестал капризничать (мы «учили» его подавать на-гора холодные отливки, а когда накидали в люк горячих, свежеотлитых, он стал барах-лить, и мы долго не могли раскусить, где и почему температурные помехи вызывали его заедание), в литейном цехе собрался весь штаб завода. Андрей Дмитрич, при всей своей любви к рационализации (не говоря уже о сопряженной с этим славе, орденах и премиях), был человеком на редкость осторожным, и эта осторожность выглядела порой даже трусостью. Когда весь только мыслимый риск был уже, казалось бы, позади и оставалось только пожинать плоды завершенной работы, он мог вдруг совершить маневр, как Чапаев с картошкой: уйти в глубокий тыл, а в атаку послать другого. Так и на сей раз принял он довольно странное решение.
– Запускать хотите? Валяйте, не возражаю. Только я за вас в тюрьму не пойду. А этим ведь кончится: как же вы, изобретатели х…вы, собираетесь заливщиков уберечь от несчастья? Вам что тут — цирк? С чугуном-то прыгать на вашу карусель?! И ты-то, Харон, охрана труда, тарарам-тарарам, ты-то как себе это представляешь, а?!
Возражений Андрей Дмитрич не слушал, поэтому никто ему и не возражал: бесполезно.
– В общем, так: три изобретателя — три сменных начальника конвейера, со всеми вытекающими. Так и в приказе запишем. На это время, Иван Павлович, начальником цеха поставь своего заместителя, технолог — то же самое, и ты, Харон, брось все другие дела. Месяц вам сроку: пойдет ваша карусель — спасибо скажем, а если чуть что — пеняйте на себя. Все.
И стали мы трое сменными начальниками. У Ивана Павловича была семья, жена и дети, поэтому мы с Сергеем Ивановичем взяли себе вторую и третью смены — оно, впрочем, и спокойнее: начальства меньше. Первый пуск начинали втроем. Чтобы успокоить Андрея Дмитриевича, мы ему показали сначала то, что отработали еще накануне: включили конвейер на высшую, восьмую скорость и пропустили четыре пары заливщиков с пустыми ковшами на рогачах по их рабочему маршруту. Надо сказать, что и на восьмой скорости, которую ввели мы не для работы, а как-то ненароком (дело в том, что между электродвигателями и ходовой частью карусели стояли две спаренные коробки скоростей автомобиля «ЗИС-5», как и вся-то конструкция во многом базировалась на хорошо знакомых нам узлах, агрегатах и деталях этой машины), конвейер двигался весьма плавно и медленно, так что перешагнуть на него и с него на пол не представляло ни малейшего затруднения, трудность если и была, то лишь психологического порядка, а ее мы, как сказано, заблаговременно преодолели небольшой тренировкой.
– Ну? — спросил Иван Павлович одними глазами.
– Пошли,— ответили мы кивком и взяли по рогачу:
Иван Павлович в паре с Сергеем Ивановичем, я с Юркой, а на первый станок принимать чугун встал Елистратов. Начали с малой скорости, но уже с первого полуоборота стало ясно, что надо переключать на следующую, а потом еще на следующую: Васька Елистратов только успевал прыгать в центральный люк, к рычагам переключения, и обратно на диск. Мы передали рогачи рабочим и стали наблюдать да подправлять, если что заедало: то отливка слетала с транспортера, то вода подавалась слишком мощно — ее тоже приходилось регулировать соответственно темпу вращения карусели… Пошел наш конвейер, и пошел на славу, красиво, ритмично…
Молодой гасконский дворянин Гийом дю Вентре приехал в Париж. Он не разбогател и не сделал карьеры, однако с ним считались: он мог опасно ранить злой эпиграммой, а потом и добить ударом шпаги.Блестящий кавалер и поэт, Гийом был замечен при дворе, его ценил принц Генрих Наваррский, с ним дружил и соперничал знаменитый поэт Агриппа д’Обинье. Вино, дружба, дела чести и лёгкие амурные похождения — таковы темы поэзии дю Вентре этого периода. Но немалая часть сонетов обращена к «маркизе Л.», реальный адресат этих посланий не установлен.
Неразгаданный сфинкс Серебряного века Максимилиан Волошин — поэт, художник, антропософ, масон, хозяин знаменитого Дома Поэта, поэтический летописец русской усобицы, миротворец белых и красных — по сей день возбуждает живой интерес и вызывает споры. Разрешить если не все, то многие из них поможет это первое объёмное жизнеописание поэта, включающее и всесторонний анализ его лучших творений. Всем своим творчеством Волошин пытался дать ответы на «проклятые» русские вопросы, и эти ответы не устроили ни белую, ни красную сторону.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Это книга о том, как делается порнография и как существует порноиндустрия. Читается легко и на одном дыхании. Рекомендуется как потребителям, так и ярым ненавистникам порно. Разница между порнографией и сексом такая же, как между религией и Богом. Как религия в большинстве случаев есть надругательство над Богом. так же и порнография есть надругательство над сексом. Вопрос в том. чего ты хочешь. Ты можешь искать женщину или Бога, а можешь - церковь или порносайт. Те, кто производят порнографию и религию, прекрасно видят эту разницу, прикладывая легкий путь к тому, что заменит тебе откровение на мгновенную и яркую сублимацию, разрядку мутной действительностью в воображаемое лицо.
Эта небольшая книга написана человеком, «хорошо знавшим Троцкого с 1896 года, с первых шагов его политической деятельности и почти не прекращавшим связей с ним в течение около 20 лет». Автор доктор Григорий Зив принадлежал к социал-демократической партии и к большевизму относился отрицательно. Он написал нелестную, но вполне объективную биографию своего бывшего товарища. Сам Троцкий никогда не возражал против неё. Биография Льва Троцкого (Лейба Давидович Бронштейн), написанная Зивом, является библиографической редкостью.
Тему автобиографических записок Михаила Черейского можно было бы определить так: советское детство 50-60-х годов прошлого века. Действие рассказанных в этой книге историй происходит в Ленинграде, Москве и маленьком гарнизонном городке на Дальнем Востоке, где в авиационной части служил отец автора. Ярко и остроумно написанная книга Черейского будет интересна многим. Те, кто родился позднее, узнают подробности быта, каким он был более полувека назад, — подробности смешные и забавные, грустные и порой драматические, а иногда и неправдоподобные, на наш сегодняшний взгляд.
Советские люди с признательностью и благоговением вспоминают первых созидателей Коммунистической партии, среди которых наша благодарная память выдвигает любимого ученика В. И. Ленина, одного из первых рабочих — профессиональных революционеров, народного героя Ивана Васильевича Бабушкина, истории жизни которого посвящена настоящая книга.