Злые люди и как они расплачиваются за свое зло - [40]

Выписавшись из одной школы, я поступала в другую лишь через две недели.

Все это время мы усердно «работали». Колесили из одной области в другую, высматривая в поездах пригородного и дальнего следования доверчивых людей, озабоченных своим пошатнувшимся здоровьем.

Я изображала прозревшую, избавившуюся от горба, глухоты, немоты, заикания, недержания, парши, мокрой экземы и всех видов сыпи, тиков, туберкулеза, гепатита, врожденного порока сердца и еще десятка болезней, немочей и дефектов, и люди мне почему-то верили.

Я давала им трогать свои руки, щупать кожу, волосы, ногти, показывала зубы, вытягивала ноги, говоря, что теперь они одной длины, а раньше одна из них была короче. Мне отвечали: «Ах, милая, какое чудо! Какая радость!» И всплескивали руками: «Ох, и бывает же такое! Надо же!» А затем вынимали деньги и отдавали тете Свете.

Я видела: на многих действует простенький платочек на моей голове – символ скромности и смирения. Тетя, конечно, предвидела это.

Я носила платок до наступления морозов, пока однажды у меня затылок не онемел от холода и я не взмолилась: «Я очень мерзну!»

Тетя Света раздобыла теплый платок и осталась недовольна: в нем я выглядела девочкой из зажиточной семьи.

Тогда она нашла для меня серый, грубый «бабушкин» платок, толстый и тяжелый, но когда я надела его, стала выглядеть как нищенка. Тете это тоже не понравилось. И она решила, что я буду носить куртку с капюшоном, а на голове у меня будет все тот же тоненький летний платочек. В нем я была похожа на девочку из простой, но очень хорошей, доброй, трудолюбивой семьи, и всем это было по душе.

Знали бы эти люди из поездов, как мне жилось!

У меня не было своей комнаты, а, по сути, и вообще своей крыши над головой. Я спала, где придется, в углах и на лавках, на сундуках и даже на голом полу. Мыться горячей водой мне приходилось нечасто. За полгода я побывала в бане лишь два раза.

Тетя давала мне тряпочку и ведро холодной воды и говорила: «Протри свое тело, а то от тебя пахнет грязью». Я снимала одежду и вставала в цинковое корыто, холодное и неприятное. Дрожала от холода и старалась поскорее «вымыться», чтобы снова одеться. Белье стирала в такой же холодной воде, хозяйственным мылом.

Через несколько месяцев из-за однообразной и неполноценной еды мое лицо сделалось серым, глаза перестали блестеть, кожа стала сухой. Ведь тетя давала мне только хлеб и кашу, иногда – рыбные консервы. Также нечасто я получала немного сливочного масла. Очень редко – молоко. Меня мучила изжога и горечь во рту, а ночью, бывало, я страдала из-за судорог ног. Было очень больно. Но жаловаться я боялась. Мои жалобы приводили тетю Свету в неописуемую ярость, это была ее самая отвратительная и характерная черта – бешено реагировать на мою даже самую маленькую претензию. Она почему-то думала, что я могу и обязана каждый день извлекать из себя безропотное терпение, а если я не делаю этого, я редкая дрянь. Мы обе видели, что я медленно увядаю. Но я не могла ничего поделать, а тетя не желала.

Но тетя, конечно, знала о разрушительном влиянии плохого питания. Иначе она не питалась бы так хорошо.

О, она любила набить брюхо!

Ей нравились нежное мясо, сочная отварная рыба, рассыпчатый рис, наваристые супы, тушеная или зажаренная до хрустящей корочки курятина, гречневая каша с маслом и грибами. Она обожала сыры и колбасы. Любила фрукты: груши, сладкие яблоки, апельсины и мандарины, и особенно сладкий виноград.

Ни одного дня тетя не обходилась без пирожных и шоколадных конфет, кофе и ее любимых сгущенных сливок. И каждый день она выпивала несколько рюмок коньяку – «для настроения и сосудов».

Пряча от меня хорошую еду, она относилась к этому, как к непрерывной заботе. Другими словами, она защищала и оберегала свое имущество от чужого посягательства как если бы рядом с ней проживали хитрые, коварные и завистливые люди, не считающие воровство плохим делом.

В одном доме, где мы с тетей остановились на ночлег, она уложив меня спать в какой-то пыльной, захламленной комнате, вынула из сумки свою хорошую еду и разложила на столе. Хозяйка дома, поглядев на вареную курицу, сыр, вяленую колбасу и окорок, всплеснула руками: «Эх, как хорошо ты живешь!» А тетя ей сказала: «Если я тебя угощу, это будет вместо платы. То есть денег за ночлег я тебе не дам». Хозяйка подумала и согласилась. И обе они бросились набивать рты.

Дверь в комнату, где я лежала на раскладушке, была немного приоткрыта. До меня тут же донеслись запахи еды. Но что мне оставалось? Только вздыхать. У меня не было даже сухаря. Даже сухарной корки. Обидно и уныло, но что делать?

Вдруг хозяйка дома спросила тетю: «А что твоя девчонка? Гляжу, ты ее за стол не зовешь. Почему так? Она что, сытая?»

«Она такую еду не любит, – ответила тетя. – У нее аллергия на двадцать видов продуктов. Ей нужны только жидкие каши да сухарики. Она очень болезненная, и я ее берегу».

Глафира – так звали хозяйку – хорошо знала тетю и потому ей не поверила.

«Что-то не верится, – сказала она. – Не припомню, чтобы ты о ком-то заботилась».

Глафира была рослая и полная женщина, с большими руками. С нахальным лицом. Не слабая и не колеблющаяся. Глядя на нее, можно было подумать, что она в постоянной боевой готовности: мгновение – и даст отпор кулаком или крепким словом. И по этой причине тетя не стала с ней спорить, а лишь сказала: «Тебе-то что? Не твое дело – не лезь. Давай-ка лучше выпьем коньячку. У меня есть немного… Для хороших людей…»