Злые люди и как они расплачиваются за свое зло - [37]

Стоило мне подумать об этом, как тетя заговорила с ним чересчур грубо: «Что, спишь, сволочь? Смотри, проглядишь мазуриков! В дом заберутся, ограбят! Даром хлеб ешь, Коля. Гляди у меня: выброшу на улицу, в канаву, там и подохнешь!»

Крючконосый Коля не выглядел беспечным, а наоборот, сердитым и недоверчивым. Но тетя явно повышала свое значение, потому и говорила с ним так резко и невежливо.

Мы вошли в дом, и ее лицо сделалось еще мрачнее и недовольнее. Она села на стул возле стола и, глядя по сторонам, стала долго чесать шею и руки. Коля стоял в проеме, ожидая указаний. Я присела на табуретку у стены.

Тетя мрачнела с каждой минутой. Так действовало на нее долгое сдерживание злости. Ведь при людях, на станциях, в поездах, в автобусах и других общественных местах она была принуждена быть милой, особенно в разговорах. А в своем доме ее естественные чувства тут же выскочили наружу.

«Плохая поездка! – объявила тетя, скривившись. – Эта дрянь глупее, чем я думала. Я могла бы взять больше, а взяла мало… Завтра снова поедем, походим по поездам, и если все повторится – смотри у меня! Я даром кормить не буду. Не на ту напала. И промахов тоже не спущу! Если будешь и дальше глупить – объявлю тебя воровкой и отправлю в детскую колонию. Там тебя юные бандитки разорвут, как лягушку!»

Я не знала, что ответить. У каждого человека есть потребности и слабости, но что это за потребность такая – постоянно грубить и запугивать совсем еще невзрослого человека, грозить ему тюрьмой, если тот ничего плохого не сделал? И что это за слабость, если это слабость?

Покойная мамочка любила напевать. Бабушка рассказывала о довоенном времени, когда она была молодой, о поклонниках. Она помнила только хорошее и всегда улыбалась. Как-то раз я прочитала, что улыбка – это уважение к людям и прежде всего к самому себе. И мама, и бабушка любили улыбаться. Значит, они уважали и себя, и других. Какая хорошая привычка – вспоминать хорошее. Или напевать. И если это слабость, то здоровая, добрая.

Тетя Света глядела на меня так, словно я обворовала ее, лишила надежды и радости.

«Иди, затопи мне баню, – приказала она крючконосому Коле. – А я пока посижу, отдохну. Принеси из кладовой колбасы и буженины. И коньяку принеси – ту бутылочку, что в корзине с сеном лежит. Ты к ней не притрагивался?»

«Что ты! – ответил Коля. – Я твое не беру… Я вчера своей водкой лечился…»

Тетя Света вынула из своей сумки оставшуюся еду, и к ней прибавилась другая, еще лучше: вяленая колбаса, окорок, буженина. Появилась баночка растворимого кофе и к нему сгущенные сливки. Появились пирожные – эклеры, трубочки с кремом.

И снова тетя принялась есть и пить, не обращая на меня внимания. Зачем же она пригласила меня к себе, если не видит во мне ни гостью, ни родственницу?

Я смотрела в сторону и старалась не думать о еде. Однако не думать о своем положении я не могла. И о тете тоже не могла не думать. Когда человек действует так грубо и оскорбительно, нетрудно предположить, что вас ждет. Ничего хорошего! Жадность всегда заключается в точном следовании этому пороку. Тете Свете было жаль для меня даже кусочка колбасы. Поев и убрав подальше хорошую еду, она велела мне сварить картошки, дав понять, что это и будет мой обед.

До этого я не различала среди людей злых, коварных и жадных. Я только слышала о них, читала в книгах и видела в кино. Мне казалось, что все люди одинаковы: люди как люди. Теперь я поняла, что мне не посчастливилось, и я угодила к злой женщине, у которой пороков больше, чем у тридцати деревенских жителей вместе взятых, тех, что хоронили мою бабушку.

Но как обходиться с такими людьми, как моя тетя? Что нужно сказать или сделать, чтобы добиться их снисходительности?

Дети, конечно, тоже умеют приспосабливаться, как и взрослые, но им приходится труднее, поскольку они доверчивее и всегда надеются, что плохое вот-вот закончится. Ведь они не знают, из чего складываются и цементируются характеры, и что такое характер, сложившийся на звериной страсти к деньгам.

У тети Светы была животная страсть к наживе, и отсюда-то и происходила ее злоба.

Вернувшись после бани, она снова стала пить и есть, а я продолжала сидеть у стены на табуретке. Даже картошку мне пришлось есть там же. К столу тетя меня не пригласила, намекнув, что за столом мне не место.

Первый раз в жизни я ела пустую вареную картошку без соли, масла и хлеба.

После бани у тети на столе появилась тушеная курица. Птица тушилась в чугунном горшке, пока тетя парилась, смывала грязь и дорожную пыль.

Я очень любила курицу, но как я могла получить хоть крылышко?

Манера, с которой тетя обращалась со мной, пугала и подавляла меня, и в таком состоянии я не могла ничего попросить. Мне даже показалось, что у меня пропал голос.

Принявшись за курицу и запивая ее коньяком, тетя заговорила со мной о «наших делах».

«Слушай меня, детка, – сказала она. – Завтра нам предстоит много работать. Смотри, не дури! Не глупи!

Показывай волосы, тычь руки, тряси пальцами, говори, убеждай, упрашивай, и чтобы поверили! Ясно? Ты была смертельно больная, лысая, безобразная, в парше, в бородавках, кашляла кровью, а теперь это прошло, и ты смеешься и радуешься. Понятно? Будешь говорить: «Знаете, добрая тетя, сколько я пережила? Ко мне ни один мальчик не подходил, и ни одна девочка, а теперь я староста класса! Учусь на одни «пятерки»! И не вздумай растеряться или сказать не то! Я тебя, поганку лесную, растопчу там же, на месте!»