Злые игры. Книга 1 - [134]

Именно Няня оказалась человеком, сумевшим поставить все почти на свое место. Как-то она наткнулась на Макса, который сидел на кухне, с мрачным видом опустошая банку с печеньем, и заявила ему:

— Если хочешь испортить себе зубы, так это не поможет.

— Мне ничто не поможет, Няня, — проговорил Макс. — Я самый несчастный человек на свете.

— Глупости, — возразила Няня, — все свои несчастья ты навлек на себя сам. Это же надо, оказаться так исключенным из школы! И не говори мне, что ты теперь несчастен. Твой отец — вот кто должен чувствовать себя несчастным.

— Ты ведь обо всем знаешь, правда, Няня? — спросил ее вдруг Макс. — О матери и обо всем остальном?

— Нет, — отрезала Няня.

— Шарлотта мне говорила, что знаешь.

— Вечно она треплется, эта Шарлотта, — отмахнулась Няня.

— Мне это все так противно, — угрюмо пробормотал Макс. — Если б я только мог…

— Если бы да кабы, то во рту росли б грибы, — ответила Няня. Она изрекла эти слова так, словно излагала какую-то очень важную и оригинальную собственную мысль.

— Никогда не понимал этой поговорки, — заметил Макс. — Что она означает?

— Она означает, что невозможно получить все, что хочется; и правильно, что невозможно, — сурово произнесла Няня.

— А-а-а.

— У матери твоей не было всего, что ей хотелось, — проговорила Няня, — и я не хочу, чтобы ты думал, будто у нее было все на свете. А у тебя было очень многое из того, чего хотелось тебе. Так что нечего так уж жалеть самого себя. Станешь брюзгой. Терпеть их не могу.

— А больше ты мне ничего не скажешь?

— Нет. Больше я не могу ничего сказать. Кроме того, что ведешь ты себя очень плохо. Он любил ее, — добавила Няня, как будто только что вспомнив. — Очень любил.

— Не понимаю почему. На мой взгляд, в этом есть что-то ненормальное.

— Тебя не спрашивают, Максимилиан. Тебя никто ни о чем не спрашивает. Ты слишком мало знаешь, чтобы тебя спрашивать. Тебе надо больше бывать на воздухе, — заключила она. — Какой-то ты бледный и одутловатый. А то скоро прыщами пойдешь.

Шарлотта, которая на протяжении почти всего этого разговора тихонько, затаив дыхание, простояла в дверях, не выдержала и громко расхохоталась, увидев, как Макс вскочил, чуть не опрокинув стул, и почти бегом направился к двери в кладовку, в которой стояло покрытое пылью старое зеркало.

— Кажется, Няня, ты ему кое-что растолковала, — выговорила она сквозь смех.

— Шарлотта, тебе письмо. Из Ирландии.

— О господи! — Шарлотта взяла у Георгины конверт и скорчила гримасу. — Надеюсь, сестра Мэри Джозеф не переносит нашу встречу на более поздний срок. Позже я не смогу к ней поехать, там уже будут близко мои выпускные экзамены. Дай-ка… о боже! Нет, Георгина, я этого не переживу!

— Что там? Шарлотта, ну ведь на несколько-то дней ты же можешь отлучиться. Наверняка.

— Нет. Не могу. Но не в этом дело. Джорджи, она умерла. Сестра Мэри Джозеф умерла. Это письмо от настоятельницы монастыря. Я даже не думала, что она была настолько больна. Оба ее письма были такими бодрыми, оптимистичными. А теперь поздно. Последняя ниточка, которая связывала меня с мамой, и та оборвалась. Господи, Джорджи, какая жалость!

Шарлотта уронила голову на стол, за которым завтракала, обхватила ее руками и разрыдалась. Это было так на нее не похоже, что Георгина не на шутку встревожилась. Шарлотта всегда была такой мужественной, такой неутомимой, она никогда не сдавалась, никогда не плакала. Георгина обняла ее:

— Шарлотта, дорогая, не плачь. Пожалуйста. Я понимаю, что это все очень грустно, но ты ведь даже не знала сестру Мэри Джозеф. Может быть, кто-то другой тоже сумеет тебе помочь. Ну пожалуйста, не плачь. Пожалуйста.

— Извини меня. Но дело не только в ее смерти. Мне действительно казалось, что она была какой-то ниточкой, связывавшей меня с мамой. И мне так страшно видеть, что папа в последние несколько месяцев буквально разваливается из-за Макса. И Макс так себя подло ведет с этим его беднягой репетитором. Все ужасно. И я наверняка провалюсь на выпускных экзаменах, а потом мне надо будет ехать в Нью-Йорк, а вы все останетесь здесь. Я просто в отчаянии.

— Ну, на выпускных ты никак не провалишься, а в Нью-Йорк тебе ехать вовсе не обязательно, — вновь попыталась утешить ее Георгина. — Вполне можешь оставаться здесь. Можешь отказаться от этого банка и заняться правом, ты же сама говорила, что всегда хотела стать адвокатом, пока дедушка Фред не преподнес тебе полбанка.

Шарлотта взглянула на сестру, удивленная и даже пораженная тем, что та могла высказать нечто подобное, и слезы ее мгновенно высохли.

— Какая чушь, — возмутилась она, — разумеется, мне обязательно нужно поехать в Нью-Йорк. Фредди начинает работать в банке с осени, а этот гнусный самонадеянный Гейб Хоффман уже там. Конечно же, я тоже должна быть там. И очень твердо заявить о своих правах. Мне при одной мысли об этом уже становится лучше на душе. Дай-ка мне это письмо назад, Георгина, напишу настоятельнице и спрошу, может быть, она согласится встретиться со мной.

Настоятельница ответила в тот же день, когда получила письмо; она писала, что будет рада познакомиться с леди Шарлоттой. Если леди Шарлотта приедет, как и собиралась, писала она, то сумеет присутствовать на отпевании сестры Мэри Джозеф, которое должно состояться в субботу, — ведь, насколько она, настоятельница, понимает, существовала какая-то связь между ней и матерью леди Шарлотты. А кроме того, продолжала она, хорошо, когда на похоронах человека бывает как можно больше его друзей и родственников. Конечно, там будут все сестры их монастыря, но и присутствие людей из мира их бы тоже всемерно поддержало. А после этого они могли бы поговорить. Шарлотта перевела дыхание и немедленно ответила, что будет рада приехать.