Злые боги Нью-Йорка - [126]

Я никогда не смогу постичь до конца, чего она от меня хотела. Даже во сне. Только то, во что она меня превратила.

Проснувшись в поту, я распахнул окно. Воздух был прохладен, осень неуклонно шла нам навстречу. Но поля и церкви Манхэттена по-прежнему заливало яркое солнце. Слишком резкое, чтобы смотреть прямо на него. Я закрыл глаза.

И поскольку я любил ее вне всяких причин, поняв, что теряю слова, написанные ею во сне, я изо всех сил постарался запомнить их.

«Он припас для меня всевозможные ласковые прозвища. До такой степени, что когда джентльмен наконец-то вслух произносил мое настоящее имя, оно казалось единственным истинным выражением меня, будто все прочие мужчины до сих пор искажали или забывали его».

Пустое занятие. Безумное. Она никогда не имела в виду меня.

Историческое послесловие

История Пяти Углов Нью-Йорка изобилует легендами, спорами и спекуляциями, но я постаралась представить их как можно точнее. В 1849 году «Геральд» опубликовала сенсационную статью о младенце, которого нашли «в раковине жилого дома номер 6 по Дойер-стрит. Когда ребенок был найден, стало ясно, что речь идет о злонамеренности, поскольку на шее невинного дитяти был туго затянут шнур, приведший к удушению». При всей нищете Шестого округа это убийство не являлось чем-то обыденным, и потрясенные жители, которые нашли тело, немедленно вызвали полицию. Когда прибыли «медные звезды», соседи направили их прямо в комнату матери. Элайза Рафферти «очень спокойно сидела у себя в комнате и шила платье, в чем и заключалась ее профессия». Коронер установил, что ребенок был убит, несмотря на настойчивые заявления матери, что младенец был мертв еще до того, как опущен в раковину. Какие именно обстоятельства довели женщину до детоубийства, осталось неизвестным, но многие обитатели Пяти Углов с трудом сводили концы с концами в таких отчаянных и печальных условиях, что выживание было для них ежедневным упражнением воли.

В плане формирования полиции Нью-Йорк заметно отстал от таких крупных городов, как Париж, Лондон, Филадельфия, Бостон и даже Ричмонд, штат Вирджиния. Для такой задержки было много причин, и не в последнюю очередь тот факт, что нью-йоркцам никогда не нравилось регулирование их жизни, а революционный дух, самостоятельность и независимость в довоенный период[28] были по-прежнему сильны. По сути дела, тому есть много доказательств и сегодня. Но в 1845 году, после заметного роста преступности и гражданских волнений, было наконец решено, что улицы нельзя оставлять без присмотра. И, невзирая на крики оппозиции и политическую полемику, власти создали ныне легендарную полицию Нью-Йорка. В том же году по всей Ирландии распространился фитофтороз[29], и начался Великий голод[30], приведший к смерти или переселению миллионов ирландцев и по сей день формирующий облик Нью-Йорка.

Нью-йоркцы всегда были заядлыми театралами, но никто не любил театр сильнее, чем мальчишки-газетчики и чистильщики обуви с Пяти Углов. Театр, основанный газетчиками, в действительности находился на Бакстер-стрит, и за все в нем, от реквизита до музыкального сопровождения, отвечали именно они, выпуская такие постановки, как «Захватывающее зрелище марша Маллигэнской гвардии»[31]. В зале было пятьдесят мест, и однажды он дал приют русскому великому князю Алексею, который совершал прогулку по знаменитым трущобам, после чего мальчишки гордо переименовали заведение в «Великокняжеский оперный театр».

Нью-Йорк, который в середине XIX века уже стал бесспорным центром в издательском мире Америки, породил новый жанр: документальный городской сенсационализм, рассказывающий попеременно в жизнеутверждающей и тревожной манере о жизни убогих улиц новейшего мегаполиса западного мира. В отличие от давно основанных столиц, вроде Лондона или Парижа, по переписи 1800 года в Нью-Йорке насчитывалось всего 60 515 постоянных жителей, но к 1850 году это число возросло до полумиллиона. В результате город был вынужден отчаянно бороться, чтобы поспеть за своим населением, бедняками, инфраструктурой, культурой и социальными ограничениями. Произведения городского сенсационализма драматизировали скандальные происшествия, вызванные этими потрясениями. Часто используя в названиях различные вариации на тему газового освещения и теней, тени и солнца, авторы – например, городской репортер Джордж Дж. Фостер – приводили в восхищение своих читателей, которые были родом из сельских мест, и в то же время старались осветить бедственное положение обездоленной части Манхэттена. Рассказы Мерси основаны на этих работах.

Джордж Вашингтон Мэтселл опубликовал свой словарь жаргона – «Тайный язык преступников: Vocabulum, или Бандитский лексикон» – в 1859 году. Потребность в создании подобного словаря удивила даже самого Мэтселла, который сухо заметил в предисловии: «Ни сознательный расчет, ни воздушные замки юности никогда не приводили меня к мысли стать лексикографом. И если бы добрый друг предположил, что мне суждено занять подобное место, я бы просто счел его нуждающимся в присмотре».

Мэтселл был начитанным и умным человеком, с резким и сильным характером, во многом презираемым в рабочих кварталах, но при этом заядлым исследователем таких социальных тенденций, как бандитские войны и детское бродяжничество. Он предположил, что понимание сленга преступников, критично важное для полицейских, будет небезынтересно и среднему гражданину, поскольку старый британский криминальный жаргон, «воровской кэнт», стремительно проникал в общество Пятой авеню. Распространение лексикона преступников среди широких слоев населения навсегда изменило английский язык. Когда вы говорите «покеда» своему «корешу» на «вечерухе», вы являетесь частью разрушительного культурного феномена, восходящего к 1530 году и дербиширским злодеям, впервые разработавшим собственный тайный язык.