Злой рок Пушкина - [8]

Поразительная красота шестнадцатилетней барышни Натальи Гончаровой приковала взоры Пушкина при первом же ее появлении в 1828 году в большом свете Первопрестольной. «Когда я увидел ее в первый раз, — писал Пушкин в апреле 1830 года матери Натальи Николаевны, — ее красота была едва замечена в свете: я полюбил ее, у меня голова пошла кругом». Но красота Натальи Гончаровой очень скоро была высоко оценена современниками. О ней и об Д. В. Алябьевой шумела молва как о первых московских красавицах. Пуш­кин, желая похвалить эстетические вкусы князя Н. Б. Юсупова, в известном послании «К вельможе» (23 апреля 1829 года) писал:

Влиянье красоты

Ты живо чувствуешь. С восторгом ценишь ты

И блеск Алябьевой, и прелесть Гончаровой.

Князь П. А. Вяземский сравнивал красоту Алябьевой аvec une beaute classique, а красоту Гончаровой avec une beaute romantique и находил, что Пушкину, первому романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической  красавице.

История женитьбы Пушкина известна. Бракосочетанию предшествовал долгий и тягостный период сватовства, ряд тяжелых историй, неприятных столкновений с семьею невес­ты. Налаженное дело несколько раз висело на волоске и было накануне решительного расстройства. Приятель Пушкина С. Д. Киселев в письме Пушкина к Н. С. Алексееву от 26 декаб­ря 1830 года сделал любопытную приписку, — конечно, не без ведома автора письма: «Пушкин женится на Гончаровой,— между нами сказать, — на бездушной красавице, и мне сдает­ся, что он бы с удовольствием заключил отступной трактат». И когда до свадьбы оставалось всего два дня, «в городе опять начали поговаривать, что Пушкина свадьба расходится». А. Я. Булгаков, сообщивший это известие своему брату в Петер­бург, добавлял: «Я думаю, что и для нее (т. е. Гончаровой), и для него лучше было бы, кабы свадьба разошлась». Сам Пуш­кин был далеко не в радужном настроении перед бракосоче­танием. «Мне за 30 лет,— писал он Н. И. Кривцову за неделю до свадьбы.— В тридцать лет люди обыкновенно женятся — я поступаю, как люди, и вероятно не буду в том раскаяваться. К тому же я женюсь без упоения, без ребяческого очарова­ния. Будущность является мне не в розах, но в строгой наго­те своей. Горести не удивят меня: они входят в мои домашние расчеты. Всякая радость будет мне неожиданностью».

Свадьба состоялась 18 февраля. Тот же Булгаков писал брату: «Итак, совершилась эта свадьба, которая так долго тя­нулась. Ну, да как будет хороший муж? То-то всех удивит, — никто не ожидает, а все сожалеют о ней. Я сказал Грише Корсакову: быть ей миледи Байрон. Он пересказал Пушкину, который смеялся только». Злым вещуном был не один Булгаков. Можно было бы привести ряд свидетельств современни­ков, не ждавших добра от этого брака. Большинство сожалел «ее». С точки зрения этого большинства Пушкин в письме матери невесты гадал о будущем Натальи Николаевны: «(Если она выйдет за него), сохранит ли она сердечное спокойствие среди окружающего ее удивления, поклонения, искушений. Ей станут говорить, что только несчастная случайность помешала ей вступить в другой союз, более равный, более блестя­щий, более достойный ее, — и, может быть, эти речи будут ис­кренни, а во всяком случае она сочтет их такими. Не явится ли у нее сожаление? не будет ли она смотреть на меня, как на препятствие, как на человека, обманом ее захватившего? не почувствует ли она отвращения ко мне?».

Злые вещуны судили по прошлой жизни Пушкина. Но на­шлись люди, которые пожалели не «ее», но «его», Пушкина. Весьма своеобразный отзыв о свадебном деле Пушкина дал в своем дневнике А. Н. Вульф, близкий свидетель интимных ус­пехов поэта: «Желаю ему быть щастливу, но не знаю, возмож­но ли надеяться этого с его нравами и с его образом мыслей. Если круговая порука есть в порядке вещей, то сколько ему, бедному, носить рогов, — это тем вероятнее, что первым его делом будет развратить жену. Желаю, чтобы я во всем ошиб­ся». Е. М. Хитрово, любившая поэта самоотверженной любо­вью, боялась за Пушкина по другим, благородным основани­ям: «Я опасаюсь для вас прозаической стороны супружества. Я всегда думала, что гений может устоять только среди совер­шенной независимости и развиваться только среди повторяю щихся бедствий».

Первое время после свадьбы Пушкин был счастлив. Спус­тя неделю он писал Плетневу: «Я женат — и счастлив. Одно желание мое, чтоб ничего в жизни моей не изменилось — лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился». Светские наблюдатели отметили эту перемену в Пушкине. А. Я. Булгаков сообщал своему брату. «Пушкин, кажется, ужасно ухаживает за молодою женою  и напоминает при ней Вулкана с Венерою... Пушкин славный задал вчера бал. И он, и она прекрасно угощали гостей своих. Она прелестна, и они как два голубка. Дай Бог, чтобы все так продолжалось!» А Е. Е. Кашкина уведомляла П. А. Осипову, что «со времени женитьбы поэт — совсем другой человек: по­ложителен, уравновешен, обожает свою жену, а она достойна такой метаморфозы, потому что, говорят, она столь же умна (spirituelle), сколь и прекрасна, с осанкой богини, с прелест­ным лицом. Когда я встречаю его рядом с прелестной супру­гой, он мне невольно напоминает одно очень умное и острое животное, — какое вы догадаетесь, я вам его не назову». От­меченный в последних словах, а также в ранее приведенном сравнении Пушкиных с Вулканом и Венерой физический кон­траст наружности Пушкина и его жены бросался в глаза со­временникам. Проигрывал при сравнении Пушкин.