Злая фортуна - [4]

— Здравствуйте, как хорошо, что я увидел вас!

— Какими судьбами? — сдерживая волнение, заулыбалась она. — Я тоже рада вас видеть.

В руке она держала маленький букетик подснежников, изумительно лиловеньких.

— Дайте понюхать, — обращаясь к ней, как к своей, со слезами восторга взял он ее руку с букетиком и сказал: — Они как будто выросли из земли, где лежат лучшие дочери, рано ушедшие из жизни..

— Сегодня вы совсем другой, не то что в тот раз. Помните, как вы напугали меня своими рассуждениями?

Он увязался за ней до самого дома. Они долго стояли у калитки и говорили, говорили. Ее малороссийский выговор полюбился ему певучестью и девственной женственностью. Доселе он не понимал его, а теперь почувствовал в нем притягательность, выдающую в ней живость характера, удачно сочетавшуюся с сильной породой, пророчащей ей долгую жизнь. Она покорила его веселым нравом и мальчишеской резвостью. Щеки ее горели пожаром, грудь высоко поднималась, а с губ слетало жаркое дыхание. Эти губы и румянец сводили его с ума и так сжигали его кровь, что он уже по-свойски, как будто знал ее вечность, восторженно признался:

— Я больше не хочу терять вас, давайте встречаться!

— Давайте. Когда бы вы хотели?

— Сегодня!

— Сегодня я не могу, я очень устала после ночного дежурства и должна выспаться.

— Тогда завтра!

— Завтра — другое дело.

— А где?

— В Пятигорске, у цветника.

— Во сколько?

— В три часа.

— Очень хорошо!

— А что мы будем делать?

— О, что будем делать! Наслаждаться жизнью и любовью!

Она вся вспыхнула, сдула губами спадающие на лицо волосы и посмотрела на него широкими заговорщицкими глазами, которые сделались величиной с блюдце, и сказала отважным тоном:

— Тогда пойдем вокруг Машука!

Это было так трогательно, что он был готов расцеловать ее.

— Как вас зовут?

— Меня зовут Изольда.

— А я Евгений.

— Онегин, — добавила она, смеясь.

Они еще долго стояли у ее дома и не могли расстаться, сознавая, что свидание нельзя откладывать: любовь летит, нужно торопиться, нельзя красть минуты у счастья, у любовников, откладывающих свидание, нет жадности до объятий.

— Ну прощайте, мать уже смотрит, — вдруг спохватилась она.

В окне задвигалась штора и показалось восковое лицо.

— До завтра! — и пропала в калитке.

Если его спросить, где эта калитка, где этот дом, — он не мог бы его найти, потому что все, что с ним приключилось, было сладким наваждением, из которого он мало что помнит. Он долго не верил в случившееся, потом, когда понял всю глубину удачи, стал ликовать, как ребенок. Его охватил такой сердечный трепет, что сердце готово было выпрыгнуть из груди. Оно сладко замирало и возносило его на крыльях радости и гордости. Потеряв всякое понятие об окружающем мире, он никого не замечал, широко улыбался, не стесняясь прохожих, и шел быстрым размашистым шагом. Куда шел, он не знал, ему было все равно, куда идти. Чувствуя себя триумфатором, таял от любви, подставив лицо под солнечные лучи, грудь распирало от сладострастной истомы, и только громко повторял вслух:

— Изольда… Изо-о-ольда! Нет, это Цирцея! А какой румянец! Перед ним померкнут все оранжереи Крыма!

Он долго повторял ее имя, находя его единственным, и, источая сладость из груди, захлебывался от счастья, как охрипший соловей в майскую ночь.

Теперь ему было вовсе не до сна. Его мысли то взлетали к облакам, то стрелой падали вниз и рассыпались в сомнении, отрезвляющем его доверчивую душу. Лихорадочность работы мозга влюбленного похожа на сокрушающий ураган. Он смел и дерзок в действиях, за последствия которых не вправе отвечать, потому что кумир, которому он служит, затмевает и звезды, и солнце, и огонь; волнение в крови заслоняет мироздание, оно рушится, безумец падает в пропасть и не хочет остановиться.

Теперь он жил завтрашним днем. После бессонной ночи встал бодрым и, готовый свернуть горы, почувствовал себя героем дня. Но, выйдя на крыльцо, с ужасом увидел, что на дворе опять зима, лепит мокрый снег, адский холод и пронизывающая сырость.

— Проклятье! — вскричал он в отчаянии. — Какое ж тут свидание! Разве она придет в такую погоду, зачем ей это нужно? Неужели не придет? — прошептал он. — О муки ада!

В это он не хотел верите, чистота души не допускала вероломства.

Снарядившись на рынок, он купил огромный букет из красных роз и пурпурных гвоздик. Ему показалось этого мало, и он еще добавил лимонных нарциссов, горящих желтым пламенем, и разных тюльпанов всех сортов. Поставив букет на стол, он, полный надежд, стал дожидаться трех часов. Было мучительно трудно отсчитывать минуты. Когда их осталось мало, к сердцу подкатился ком и все тело похолодело от предчувствия близости с нею. Но вот час пробил. Пора идти.

Уверенный и счастливый, он прислонился плечом к колонне, скрестив ноги, и стал жадно пропускать глазами выходящих из трамвая, который должен был подвезти ее. Снег валил не переставая и тут же таял, дул ледяной ветер, но, несмотря на ненастье, толпы людей ныряли в разные стороны, как бесы, оживленно оглашая площадь вперемежку с трамвайным трезвоном. А она все не появлялась. Прошло пятнадцать минут. Он опустил свой букет вниз, сгорая от стыда и испытывая, как ноги наливаются свинцом от страшного предчувствия.