«Златой» век Екатерины II - [22]

В Бургундии масонами, например, было расклеено следующее "королевское" приказание: "По распоряжению короля с I августа по I ноября разрешается поджигать все замки и вешать всякого, кто против этого что-нибудь скажет".

В Законодательном Собрании главную роль играли масоны Кондорсэ, Бриссо и Мирабо.

Идеологией и террором во время революции руководил масон Дантон.

"Беспристрастные" историки "великой" французской революции, как французские, так и других национальностей, путем сознательных подлогов, замалчивания и умолчаний, скрыли действительные причины этой страшной катастрофы и поставили эту черную страницу истории Франции на пьедестал "величия".

XVI. ПОКА БУДУТ ВОЛЬТЕРЫ БУДУТ И МАРАТЫ

I

Во время голосования смертного приговора Людовику в зале Конвента, как установлено, находилось 14 подставных лиц, не являвшихся членами Конвента, и то вопрос о смертной казни короля был решен большинством всего одного голоса.

Историк Г. Ленотр приводит следующее важное показание члена "инсурекционной комиссии" Горэ: "По чьему распоряжению были приняты все эти предосторожности, касающиеся голосования, мне неизвестно. В Совете об этом никогда не было речи и я всегда думал что какая-то тайная и могущественная партия действовала в этом случае, без ведома мэра, который на этом, совете, однако, председательствовал". Этой тайной и могущественной партией были масоны.

В течении тридцати лет до начала масонской революции, в масонских ложах свершалась символическая казнь французского короля Филиппа Красивого. Перед казнью Людовик XVI сказал: "Я умираю невинным, я прощаю своим врагам, а ты, несчастный французский народ..." Людовику не дали договорить, три палача схватили его...

"Таким образом, - пишет Минье, - погиб тридцати девяти лет от роду, после шестнадцати с половиною лет царствования, проведенного в искании добра, лучший но слабейший из монархов.

...Он, может быть, единственный государь, который, не имея никаких страстей, не имел и страсти к власти, и который соединял оба качества, характеризующие хороших королей: страх Божий и любовь к народу".

Всякая революция, преследующая цели установления на земле совершеннейшего общества, есть восстание в первую очередь против Бога.

Это хорошо понимают все политически реально мыслящие люди.

Бальзак, например, считал, что идейным фундаментом монархии является Бог и религия, а республики - народ и его эгоистические интересы.

"Принципы монархии также абсолютны, как принципы республики. Я не знаю ни одного жизнеспособного государственного устройства, кроме двух этих образов правления. Они совершенны, а вне этих форм, без этой беспредельной дилеммы: или народ, или Бог, - все неопределенно, неполно, заурядно. Власть может исходить или сверху, или снизу. Желание извлечь ее из середины подобно желанию заставить людей ползать на животе, вести их с помощью грубейшего из интересов, с помощью индивидуализма. Христианство это совершенная система противодействия извращенным стремлениям человека, а абсолютизм совершенная система подавления разнородных интересов общества".

Дальше Бальзак заявляет:

"Заявляю во всеуслышание: Бога я предпочитаю народу."

II

Низменный смысл большинства революций хорошо вскрывается фразой, сказанной будто бы одним якобинцем:

"Будь равен со мной или я убью тебя." А ведь хотят быть равными не в достоинствах, а в пороках, зовут не вверх, а вниз.

"Революционное правление есть деспотизм свободы против тирании", - говорил Робеспьер. То есть революция есть замена мнимой тирании реальным ужасающим деспотизмом революции.

"Смерть сделалась единственным средством правления республики, - свидетельствует Минье, - свидетельницей ежедневных и систематических убийств".

"Не следует забывать, что в революции двигателями людей являются две склонности: преданность идеям и жажда господства.

Сначала члены Комитета стремились дружно к торжеству своих демократических идей, затем они вступили в борьбу за обладание властью".

Конвент, - как верно определяет В. Гюго в "93 годе", - был "Эпическое скопище антагонизмов".

Гильотэн ненавидел Давида, Базир - Шабо, Гиде - Сен-Жюста, Вернье - Дантона, Лубо - Робеспьера, и все ненавидели Марата.

"Водворив республику, первым делом партий было напасть друг на друга".

"Нет такой безумной мысли, которая не могла бы зарониться в человеческую голову и, что еще хуже, не могла бы хоть на минуту осуществиться. У Марата таких мыслей было несколько. Революция имела врагов, а по мнению Марата, для того, чтобы она могла продолжаться, врагов у нее не должно быть вовсе. Усвоив себе эту мысль, он считал вполне естественным уничтожение врагов и назначение диктатора, все обязанности которого ограничивались бы произнесением смертных приговоров; он с циничной жестокостью громко проповедовал эти меры, столько же пренебрегая приличиями, сколько и жизнью людей, и презирая, как слабоумных, всех тех, которые находили его планы ужасными, а не глубокомысленными, как бы ему хотелось. У революции были деятели такие же кровожадные, как и он, но ни один из них не пользовался таким пагубным влиянием на современников. Он развратил уже и без того шаткую нравственность партий: его идеи истребления целых масс и диктатура - были осуществлены впоследствии Комитетом общественного спасения и комиссарами его." "Когда общество бывает потрясено революцией, - как верно отмечает Минье, - торжество остается на стороне тех, кто смелее: