С внешней помощью Володьки Степану удалось отодрать от себя летающего ската. Хорошо, что присоски не успели еще присосаться как следует к телу и не закрепились острыми крючками. Но куртка все равно в некоторых местах оказалась порванной. Собственная степанова кожа, к счастью, не пострадала. Ран на теле вроде бы не было.
Кроме уже упомянутых присосок с крючками, располагавшихся рядами на внутренней стороне тела, Одеяльник имел едва выступающий череп, почти сливающийся с телом, только носик торчал. Через нос он издает звуки. Ротового отверстия нет, пасть ему заменяют присоски.
На черепе располагались четыре глаза: два снизу и два сверху. Сверху же торчали маленькие треугольные уши. Довольно нелепо они смотрелись на плоском, геометрически правильном теле, нехарактерном для животного мира. Рядом с ушами виднелись ряды щелей, похожие на жабры, через которые производилось дыхание. С другого конца, как и полагается животным, одеяльник имел хвост — тонкий, голый, с вертикальным стабилизатором, аналогичный спинному плавнику ерша.
Вдвоем они спихнули в воду ржаво-коричневую тушу ската. Четырехугольное тело вампира огромным одеялом (примерно 2 х 2,5 метра) распласталось по поверхности и медленно поплыло по течению. Вода окрасилась кровавыми завихрениями.
Финал драмы был кошмарным. Ужасного вида челюсти показались из-под воды, схватили тело одеяльника, и жук-плавунец потащил на дно свою добычу.
— Нас он тоже мог бы вот так запросто уволокти… — сказал Володька.
Внешне кент уже не выказывал страха, но руки его заметно дрожали, когда он сворачивал самокрутку.
— Это вряд ли, — возразил Степан. — Лодка как добыча его не привлекает, а нас он не чует. Но если упасть за борт…
* * *
— Хоть бы ж немного прояснилось, — посетовал Степан, глядя в моросящее небо.
— У нас в лагере мужик был, — сказал Володька, — так он умел разгонять облака.
— Ну и где он теперь?
— В шакалы подался. Не любил его никто.
— За что ж его так? Ведь он хорошую погоду делал…
— В том то и дело — только для себя. Куда ни пойдет, вокруг него ясное небо, а над другими дождь и снег. За это и не любили.
— Странно. А как он это делал?
— С помощью мысленной силы. Он говорил, что вещество в этом мире очень податливо. С помощью мысли здесь можно сотворить все, что угодно. Мы пробовали — ничего у нас не получилось. Тогда его выгнали.
Степан снова посмотрел на небо и мысленно раздвинул облака. Разумеется, ничего не вышло. С неба по-прежнему лил дождик. Однако Степан не прекратил свои опыты. Сдирая мох, он поймал себя на том, что продолжает мысленно разгонять облака.
Когда лодка была до краев наполнена мягилем, они причалили к низкому берегу для отдыха. Место выбрали не случайно, потому что там произрастал кустарник, а это верный признак подземного источника. Руководимый вдруг недавно открывшимся чутьем на воду, Степан отыскал среди мхов и лишайника ключик, бивший тонкой бурлящей струей из-под земли.
Вот парадокс: воды, в принципе, сколько хочешь — целая река, а пить нельзя. Хотя вода в Лете чистая и как будто сладкая на вкус, но пользоваться ей нельзя даже для умывания. Она имеет вредные свойства вызывать амнезию. Вплоть до полной потери памяти. Впрочем, некоторые люди используют эти свойства местной воды вполне сознательно. Те, кто хотел бы забыться. Но таких пропащих людей мало. Большинство всё-таки цепляются за воспоминания о прошлой жизни, как утопающий за соломинку. Как последний нищий бережет монетку. Ведь иного богатства у них нет. И никаких развлечений тоже нет. И без игры воспоминаний совсем уж превратишься в скота.
Заполнили фляжки и котелок для чая. Разливая воду, Степан декламировал:
Духовной жаждою томим,
В пустыне жалкой я влачился.
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился…
— С удовольствием бы сейчас в пустыне позагорал, — мечтательным голосом произнес Володька. — Тундра, бля, уже заела.
— Хрен не слаще редьки.
— Не скажи. По мне лучше песок на зубах, чем иней на яйцах! Я тепло люблю.
— Как вошь, ага?.. — поддел Степан и приказал на правах старшего. — Если любишь тепло — разводи костер.
Володька наломал веток и стал раздувать костерок. Он навалил сучья как попало и только зря переводил драгоценные самодельные спички.
— Погоди, — сказал Степан, который любил и умел разводить огонь. — Это делается не так.
Он отодвинул ветки и в центр будущего костра заложил смятый листок, вырванный из «Памятки». Затем вокруг этого комочка стал возводить миниатюрный четырехстенок. Веточка на веточку — в щели будет проникать воздух. Теперь домик заключим в подобие вигвама. Для этой цели используем веточки подлиннее.
— А теперь все это осторожно польем керосином, — сказал Степан, открывая припасенный пузырек с желтой маслянистой жидкостью. — Керосина мало. Будем экономными. Мой папаша всегда так любил разводить огонь. Даже дома. Однажды чуть пожар не устроил…
— С керосином-то, любой дурак может… — усмехнулся Володька.
— Дурак вообще ничего не может. Ни с керосином, ни без керосина, — отпарировал Степан, бросая на ветки зажженную спичку.
Пламя полыхнуло сразу во всю силу. Не теряя времени, поэт придвинул с боков костра по высокому камню с более-менее ровным верхом. Поверх, мостиком, уложил два металлических прутка, какие поселенцы носят с собой, чтобы отгонять разных шакалов — свой и Володькин. Наконец сверху водрузил котелок с водой.
