Володька из последних сил растянул кровавые мехи баяна и поднажал. Ширнулся так, что померк в глазах весь ёбаный свет. Откачать обдолбанного нарка не удалось. Вот такая фенита, бля, комедия.
Однако, придя на Тот Свет, весь в собственной блевотине и испражнениях, он с ужасом осознал, что новое бытие оказалось не в пример страшнее. И забвения, которое он представлял в виде кайфа и к которому так стремился, не будет. Что забвение надо заслужить… Эфирное тело оказалось неуничтожимо. Но от боли и страданий оно не избавилось. И то сказать: болит-то не тело — душа.
Лодка пропускала воду. Понемногу, но под ногами уже хлюпало. Ботинки промокли, ноги зябли. Чтобы окончательно не начерпать в обувь, приходилось ноги поднимать повыше, каблуками упираться в ребра шпангоутов.
Они прошли на лодке уже километра полтора. Возле лагеря съедобный мох был весь выскоблен подчистую. Все дальше и дальше приходилось отправляться за мягилем. Но чем дальше от лагеря, тем становилось опаснее. Володька уже нервничал. А когда лодка шаркнула днищем обо что-то и сильно качнулась, парень вовсе побелел как полотно. Огромное округлое тело проплыло под самой поверхностью.
— Плавунец, сука! — подскочил Володька, нервно выдергивая весло из уключины и перехватывая его как дубину.
— Лучше с ним не связываться, — предостерег Степан. — Но если что — бей по дыхалке!
Гигантский плавунец сделал широкий круг. Опустив переднюю часть туловища, он через задницу втянул порцию воздуха. Длинные гребенчатые лапы с отвратительной щетиной взболтнули воду, и чудовище, окутавшись серебристыми пузырьками воздуха, исчезло под водой.
Володька брякнулся на лавку и налег на весла, чтобы удрать подальше от опасного места. Степан испытывал перед напарником угрызения совести.
Володька оказался трусоватым, но разве можно осуждать человека за то, что он боится смерти. Даже Христос страшился смерти. А уж он-то знал, что никакой смерти нет. Есть лишь переход на другие планы бытия. И там, за пределами всего земного, его ожидает Царство Божие. Но как подчас унизительно и мучительно больно происходит этот переход. Так что умирать дураков нет, сколько бы раз это не происходило. К тому же, в отличие от Христа, простого смертного ожидает полная неизвестность. Ведь у Господа нашего обителей много.
Будучи уже в лагере, Степан прочел «Памятку», которую выдают всем прибывающим. Это был своего рода путеводитель по загробному миру. В нем говорилось, что, сбрасывая покровы, человек поднимается к свету, который есть любовь, и там обретает счастье или опускается во тьму страданий. Тут большую роль играет нравственная гравитация, поучали неведомые авторы «Памятки». Некие кармические флуктуации на субквантовом уровне, что ли. Так что Володька боялся не смерти как таковой, а боялся перехода в еще более тяжкий мир.
Самым неприятным в законе этической гравитации было то, что такой переход может произойти спонтанно. Идешь ты себе, ни о чем таком не думаешь, и вдруг разверзается земля под твоими ногами, и летишь ты в преисподнюю. Летишь, стало быть, летишь, пока не достигнешь равновесия с окружающей средой. Когда тяжесть твоей души станет адекватна силе тяжести принявшего тебя мира.
Именно так Володька потерял своего прежнего кента, с которым прожил здесь душа в душу три сезона. На полуфразе, на полушаге друг внезапно ушел под землю, как в болоте утонул. Сначала увяз до пояса, потом по плечи. Володька едва успел схватить друга за его плащ-мантию, в котором тот любил щеголять. И тут земля сомкнулась над макушкой бедолаги. Это было страшно. Много дней тот кричал из-под земли. Потом затих. Так Володька остался один. Без семьи.
И тут подвернулся Степан…
Ну вот, наконец, стал попадаться этот странный мох, обладавший высокими питательными свойствами. Ярко-зеленый, густой, упругий, закрученный спиральками. Богатый сахаром и фосфором (вернее, их аналогами в этом мире) мох мягко светился. Особенно в темноте — это довольно красивое зрелище.
Молодой мягель снимался легко, со старым приходилось возиться. Отдирать скребком от гранита. Ароматные светящиеся пласты бросали прямо в лодку, на дно. Все равно мягиль придется очищать от грязи и гранитной крошки путем сепарации. Потом варили из него сироп и прочие разные вкусности. Даже будучи сырым, мох имел приятный вкус.
Степан собирал мягель, а Володька с веслом в руках стерег воду и небо. И поскольку за всем не уследишь, они пропустили воздушную угрозу.
Одеяльник бесшумно спланировал, обрушился на Степана, подмял под себя и стал укутывать. Володьку тоже сбило с ног. Он упал на дно лодки, ударившись ребрами о лавку. Ошалевший от боли и с перепугу сынок бросился выручать батяню. И не нашел ничего лучшего как огреть тварь со всего маху веслом. Как раз в том месте, где находилась голова Степана. Плоское, трехдюймовой толщины тело одеяльника смягчило удар, но голова загудела как колокол. Это подвигло поэта на активные действия. Чудом он не потерял острый скребок. Стиснув рукоятку, Степан наугад несколько раз рубанул скользкую плоть. Одеяльник пронзительно — аж уши заложило — заверещал и стал судорожно дергаться. Степан резал, кромсал тело врага, пока не обмякли стальные мускулы. Но даже мертвый, одеяльник не выпускал свою жертву.
