«Зимняя война»: работа над ошибками (апрель-май 1940 г.) - [172]

Возьмите другой вопрос нашей подготовки: артиллеристы, танкисты, авиаторы получают ордена и т.д., а пехота идет на последнем месте. А вот военный совет УрВО даже боится, как бы чего не вышло, и поэтому не имеет ни одного отличника РККА. Отсюда следует вопрос, что нужно пересмотреть идеологию у командира, как он воспитывает кадры, он даже и сам не знает. Эта вредная недооценка пехоты чувствовалась и в последней войне на финляндском фронте.

Ведь сейчас сложилось ложное представление о современном бое, что пехота думает, якобы должны вести бой танки, авиация и артиллерия. А мы, может быть, пойдем в последнее время. А всем известно, что это может привести к следующему — ведь одно неправильное действие влечет за собой и другие также неправильные действия. В связи с этим, что все так относились к пехоте, и поставленные некоторые задачи были неправильны. При укомплектовании забыли пехоту. Сначала укомплектовали танки, авиацию, артиллерию, а потом уже вспомнили о пехоте. Дальше, мы из Ульяновска имеем сведения, что в Ульяновское училище человек не подходит, его присылают в пехоту. Я очень жалею, что здесь сейчас не присутствует т. Щаденко, а это ему невредно было бы знать. Нужно понять, что молодой лейтенант, не имеющий никакого опыта и не имеющий идеологического военного воспитания, безусловно, не может руководить некоторыми участками работы. На сегодня он выпускается из училища, а через 2—3 месяца командует дивизией, полком, а после, когда нам приходится участвовать в бою, его просто нужно снимать. И сейчас мы имеем несколько таких фактов, когда люди не хотят идти командовать ротой. То, что мы не занимались этим вопросом — это ясно и правильно заметил т. Павлов, что очень хорошо, что нам пришлось воевать с финнами, а ни с кем-либо еще. Сейчас по этому вопросу нам дал четкие указания товарищ Сталин, и мы на местах должны проводить их в жизнь.

Теперь следующий вопрос. Товарищ Сталин правильно указал, что нет непобедимых армий. Я не так понял, как некоторые товарищи. Я не понял так, что мы должны будем сказать нашей Красной Армии, что мы непобедимая армия. Это неверно. Товарищ Сталин почему нам так сказал, — для того чтобы мы избавились от целого ряда ошибочных взглядов и зазнайства, которые имелись в этом вопросе. Это указание товарища Сталина о том, что нет непобедимых армий, я считаю, что он хотел этим подчеркнуть, что одного духа непобедимости мало и это ничего хорошего армии не даст. Мы должны воспитывать армию в духе непобедимости, настоящей воинской дисциплины. Мы должны иметь подготовленные кадры, чтобы они действительно были бы командирами, каждый на своем на своем месте, умеющими решать задачи по занимаемой им должности.

Мы должны иметь армию подготовленной решать задачи на поле боя, и поскольку мы владеем техникой, мы должны осваивать и овладевать этой техникой. Дух непобедимости, большая дисциплинированность и обеспечат нам непобедимость. Когда товарищ Сталин говорил о том, что нет непобедимых армий, он хотел вскрыть наши недостатки. В нашем Уставе сказано — не имеешь права отступать до самой смерти. Это неправильно.

Мы создали такую идеологию в армии, что ты не имеешь права отступать, это излишне и неправильное понятие.

Штерн: Товарищ Сталин имел в виду, чтобы мы не кичились, а работали.

Кирпонос: Вопрос дисциплины. Много мы говорим каждый год о приказах наркома и центрального Политуправления, говорим и на совещаниях в округах партийных и непартийных большевиков. Говорим о дисциплине, а «воз и поныне там» и не потому, что у нас плохой Устав, даже при плохих уставах у нас может и должна быть дисциплина. Служил я в старой армии и знаю, какое отношение было в старой армии. Приезжает командир, обращается к прапорщику и называет его «господин прапорщик» — почему у нас не введено обращение к своим подчиненным в таком же духе. Я очень часто наблюдаю, когда идешь по городу, идет красноармеец, а навстречу ему идет командир с женой, красноармеец начинает приветствовать командира, а последний даже отворачивается от него, красноармеец начинает думать — а зачем я его буду приветствовать, когда он не обращает внимания. Мы зачастую сами являемся примером недисциплинированности. Какое положение в армии — много болтологии.

Товарищеские суды мы превратили в говорильню. В училище был и есть преподаватель тактики — пьяница. Ему объявили выговор и прислали к нам, в академию, он проработал немного и напился. Я вызываю его, он говорит, что больше не будет, проходит некоторое время, он опять напивается. На бюро комиссии ему объявляется строгий выговор, но после этого он опять напился. Я ставлю вопрос о немедленном увольнении его из армии, а он все и сейчас продолжает работать. Товарищеский суд вынес решение уволить его из армии, а на это наплевали.

Следующий вопрос. Я очень доволен был, когда т. Мерецков поставил вопрос о дружбе, дружбы у нас нет.

Товарищи, я должен вам привести примеры о дружбе. Можно опросить весь Советский Союз, и я уверен, что никто не скажет, чтобы Кирпонос пил, но я человек очень общительный, и люблю зайти к кому-нибудь, и люблю, когда ко мне приходят. Но вот у меня в округе был комиссар, который рассуждал так, что всех комбригов посадили, а Кирпоноса нет и прямо здесь, очевидно, ошибка. Наконец, в 1938 г. меня вызывают в Москву. Когда приехал сюда, то меня, члена партии с 1918 г., не имеющего никаких взысканий, вызывает полковник Румянцев и говорит: «Тов. Кирпонос, Вы давно командуете округом, и за что вас исключили из партии?» Я отвечаю, что я из партии не исключен, а он в свою очередь говорит, что нет. Вы исключены за систематическую пьянку с врагом народа, и говорит, что у Вас даже нет авторитета в армии. Я в свою очередь привел ему факты, что 3—4 раза избирался тайным голосованием в разные партийные и военные органы. Он же говорит, что по некоторым материалам у них имеются сведения, что Вы не справляетесь с работой. В конце концов, после такого разговора я несколько минут не мог прийти в себя. Спрашиваю, откуда у Вас такие сведения, — получаю ответ: они секретны. После узнал, и оказалось, что [на]писал начальник политуправления округа.