Зимняя война, 1939-1940 гг. - [72]

В двухстах километрах восточнее защитники разбомбленного Виипури, который был главной целью советского наступления, восприняли новость об окончании войны с гневом и досадой. И все же флаг Финляндии все еще развевался на Выборгском замке.

Эпилог

Мрачное предсказание Эвы Паавола при виде северного сияния оказалось верным. С Россией предстояла еще одна война, более длинная, еще более кровавая и более противоречивая. Назвали ее войной-продолжением. Длилась она три года и унесла в три раза больше финских жизней. Но прежде финская нация должна была исполнить условия «жестокого мира», как его назвал Маннергейм, на условиях которого правительство решило закончить финскую войну, начиная с эвакуации утраченных районов.

Времени было мало. Эвакуация из утраченных районов, которые составляли больше 10 % территории Финляндии, должна была быть проведена за двенадцать дней. По условиям договора, население с этих территорий имело право выбрать, в какой стране жить. Почти все решили уехать. Последовавший исход, «один из самых суматошных переездов в истории», включал переезд свыше 420 000 человек и сам по себе был трагедией.

Вирджиния Коулс приехала в Ханко и своими глазами увидела эту трагедию, горе и гаев. Ее сопровождали Франк Хэйн, военный атташе США и его финско-американский водитель, брат вышеупомянутого Лассе, который писал брату из его рушащегося бункера на линии Маннергейма в феврале во время финального наступления Тимошенко. Шофер переводил.

Возвращение Коулс на Ханко было таким же странным, как первый визит. «Когда я в первый раз приехала на Ханко, на главной улице горели десять зданий, подожженных зажигательными бомбами». Но сегодня был первый день после наступления перемирия.

…Не было пожаров или воя сирен. Ветер одиноко завывал в домах с выбитыми окнами. Одни магазины с провалившимися крышами и обгоревшие руины. Посреди этих мрачных развалин шла эвакуация. Два солдата выносили столы и стулья из дома с почерневшим фасадом, рядом с которым была воронка от бомбы. Из другого трое маленьких детей выносили посуду и паковали ее в маленькую тележку. Из третьего женщина выносила матрас, в который она обернула светильники и посуду. Тротуары перед домами были забиты шкафами, швейными машинками, велосипедами, картинами и печками.

Многие из жителей эвакуировавшегося города были слишком травмированны, чтобы говорить. Около полицейского участка Коулс нашла потерянную женщину с дочерью. Обе были убиты горем, но неохотно согласились поговорить с американской репортершей. Две женщины, у которых был маленький пансион в городе, только что зарегистрировали свои пожитки для отправки грузовиком. «Когда он придет, то я не знаю, куда мы поедем. У нас нет родственников, нет средств к существованию».

Многие жители в утраченных районах, в особенности занятые в сельском хозяйстве, оказались в той же ситуации. Для них нужно было найти сорок тысяч ферм, другие нуждались в крыше над головой и социальной защите. Это было сделано быстро, хотя не без проблем — они возникли, когда финнов переселяли в шведскоговорящие районы. Но это было сделало. Финляндия позаботилась о своих. Той женщине в Ханко не нужно было беспокоиться.

Однако внезапный мир не только лишил женщину ее средств к существованию: он лишил ее смысла жизни. После трех месяцев налетов она привыкла к войне, привыкла к тому, что каждый день Финляндия оказывала агрессору сопротивление, агрессору с его зажигательными и противопехотными бомбами. И каждый день был прожит не зря. «Наверное, так нельзя говорить, но я была бы почти рада звуку сирен», — сказала она, печально качая головой.

Другие беженцы просто злились, в особенности на правительство. «Наши политики нас предали, — сказал один финн Коулс. — Никакой жизни так не будет. Лучше было бы драться до конца». Некоторые политики разделяли народное возмущение: когда презренный Московский мир был поставлен на голосование в парламенте, трое проголосовали «против», двести проголосовали «за», десять воздержались, а сорок три гневно покинули помещение. Тем не менее, договор был ратифицирован послевоенным голосованием 145:3.

«Для большинства финнов мир оказался болезненным сюрпризом, — позже признал Маннергейм в своих мемуарах. — Потребовалось время, чтобы все осознали обстоятельства, вынудившие правительство и парламент принять жестокие условия».

Разумеется, гнев обрушился на Вяйно Таннера, министра иностранных дел, который нес зримую ответственность за презираемый мирный договор. Чтобы успокоить общественное мнение и Кремль, Таннер ушел с поста главы МИДа и принял портфель незначительного министра снабжения в послевоенном правительстве. (Но Кремль не успокоился. В июне 1941 года русское руководство вынудило Таннера уйти в отставку.)

* * *

Маннергейм же, заслуживающий таких же обвинений — или такой же похвалы за заключение мира, стал после финской войны еще большим героем. Именно Маннергейм убедил генералов изменить решение на собрании с членами правительства 28 февраля по поводу того, продолжать боевые действия или нет. Именно Маннергейм донес до правительства отчаянный доклад о ситуации генерала Хейнрикса во время совещания 9 марта, на котором правительство неохотно согласилось на условия Молотова. Именно Маннергейм согласился с «мирной» фракцией правительства, и правительство не обратилось с формальней просьбой о военной помощи к западным союзникам. Этот момент Маннергейм изменил в свою пользу в приказе от 14 марта.