Зимний сон - [11]

Я погрузился в дрему. Ползком добрался до спальни, вспомнил, что забыл принять ванну.

И тут же заснул.

4

Я бегал, как и всегда.

Мне и без секундомера было ясно, что результаты уже не улучшатся. Организм набрал оптимальную форму, и меняться уже ничего не будет.

Добежав до перевала, я остановился и стал делать упражнения на растяжку.

Акико не было видно. Из увядшей травы выглядывал валун.

Мне захотелось его нарисовать. Я и сам удивился: с чего бы это? И дело было не в желании показать, какой я мастер, – что-то меня подстегнуло в наброске Акико, а может, в самом валуне.

Я брел по траве к валуну. Высотой он был почти с человека и метра два в обхвате, не меньше. В основании несколько сужался, и казалось, что камень вот-вот покатится. Возможно, под землей была похоронена более мощная часть, а может быть, валун действительно опирался лишь на это шаткое основание. По одному виду сказать было трудно.

Я ощутил рядом чье-то присутствие, услышал голос. Из-за валуна выглянуло лицо Акико. Она улыбалась. Машины на прежнем месте не оказалось – наверно, она спрятала ее в укромном местечке.

– Что, сэнсэй, тоже валун по сердцу пришелся?

– Я заметил у него стебель, захотелось рассмотреть поближе.

– А мне такого в голову не пришло.

– Я только хотел на хвост ему наступить, не считать же из-за этого меня убийцей?

– Что-что?

– Да не важно.

Я махнул ей рукой, взбежал по склону и припустил своей дорогой.

Вернувшись в хижину, я первым делом принял душ. Потом вынес на террасу камни и принялся точить нож. Накануне обстругивал им лучинку, и лезвие слегка потускнело. Но крупнозернистым камнем я не пользовался. Я медленно водил клинком по мелкому точилу, ощущая его скользкую поверхность. Серебряная крупица ясно проглядывала.

Это была такая крупка на поверхности лезвия, и сколько бы я его ни точил, она не стиралась. Я все ломал голову, как такое возможно, словно бы пытался разрешить физическую задачу. Видимо, в стали имелись вкрапления некоего более жесткого материала. Когда я затачивал лезвие, на поверхности бруска получалось что-то вроде пудры, которая сама по себе полировала нож. И получается, пока я точил, более мягкие части лезвия стачивались, а более жесткие начинали проглядывать – та самая крупка. Так я себе объяснил то, что при полировке крупицы становились еще рельефнее.

Некоторые курительные трубки изготавливают способом пескоструйной обработки. Их делают из вереска. Берут корень, вырезают из него заготовку, а потом под большим давлением распыляют на него струю песка. Песок вышибает мягкие частицы, а жесткие остаются на месте. В итоге вся полость трубки пронизана витиеватыми ходами. Создается иллюзорное впечатление, будто в изделии вручную вырезали изначальные контуры корня.

Впрочем, главное даже не в том, чтобы создать видимость ручной работы. Дело в том, что эти извилистые ходы увеличивают поверхность соприкосновения тепла с деревом, которое охлаждает дым. Ради этого-то прохладного дыма и изготавливают такие трубки.

Что-то хлопнуло по столу.

Все это время я сидел, склонившись над точилом, и не заметил Акико, которая вошла в дом и водрузила на стол полиэтиленовый пакет.

– Хотите писать ножом, сэнсэй?

– С чего вы взяли?

– У вас было такое лицо – серьезное или даже скорее невинное.

– Нож необычный.

– А что именно, спрашивать бесполезно, да? Вы ведь все равно не знаете. Уже за полдень перевалило. Не проголодались?

– Уже? Заработался.

– Я тут крокетов захватила и сандвичей. Составите компанию? На вилле обедом не кормят, а одной в ресторан идти не хотелось, вот я и решила забежать в супермаркет да взять что-нибудь готовое. А потом увидела вас на террасе.

– Спасибо. Теперь не придется ехать в город.

Я выплеснул в сад воду из ведра и занес с дом точильные камни. Тщательно прополоскал горячей водой почерневшие пальцы, вынул из холодильника пару банок пива вышел на террасу.

– Не рановато?

– Снова звезды тянет считать. Сейчас, если не выпить, начну измерять ветчину в сандвичах.

Крокеты с кремом были еще теплыми. Я пил пиво, Акико – апельсиновый сок.

– Значит, думаете стать художницей.

– Нет, я просто хочу рисовать.

– Понятно.

– А вы, похоже, одобряете. Думаете, если постараться, у меня получится?

– Не знаю. Я и не собирался, а вот стал.

Солнце окрасило пушок на лице Акико золотом.

– Мне нравится.

– Что именно?

– Вот так сидеть, как влюбленная парочка, и есть сандвичи. Еще не приходилось мне жалеть об упущенной молодости.

– Покажите свою мастерскую, – неожиданно попросила Акико.

– Да там и показывать-то нечего. Смотрите, если так хочется.

Я взял сандвич с картофельным салатом. Еды тут оказалось вдоволь на двоих, хотя Акико говорила, будто случайно оказалась рядом.

– А почему вы пишете абстракции? Не сочтите за грубость, я ваших работ не видела, но как-то это…

– Просто не хочу подменять вещами то, что творится на душе.

– Вы изливаете на полотне душу?

– Что я вам вчера говорил? Как только начинаешь облекать мысль в слова, она теряет смысл. Для художника попытки объяснить, что да почему, вообще бессмысленны.

Я потянул колечко на второй банке пива. Умял два крокета и четыре сандвича. На сытый желудок больше двух банок я бы не осилил.