«Зимний путь» Шуберта: анатомия одержимости - [18]

Mit gelben Birnen hänget

Und voll mit wilden Rosen

Das Land in den See,

Ihr holden Schwäne,

Und trunken von Küssen

Tunkt ihr das Haupt

Ins heilignüchterne Wasser.

Weh mir, wo nehm’ ich, wenn

Es Winter ist, die Blumen, und wo

Den Sonnenschein,

Und Schatten der Erde?

Die Mauern stehn

Sprachlos und kalt, im Winde

Klirren die Fahnen.

В диких розах,

С желтыми грушами никнет

Земля в зеркало зыби,

О лебеди, стройно:

И вы, устав от лобзаний,

В священную трезвость вод

Клоните главы.

А ныне: где я найду

В зимней юдоли цветы – о, где

Свет, и тепло,

И тени земли?

Стынет в молчанье

Крепость. В ветре

Скрежещет флюгер[4]

Бенджамин Бриттен положил на музыку это странное темное стихотворение, так напоминающее «Зимний путь», хотя и превосходящее Мюллера чистой поэтической силой. Оно стало пятым из «Гельдерлиновских фрагментов» Бриттена, а вскоре Ханс Вернер Хенце использовал более позднее, длинное нерифмованное стихотворение Гёльдерлина «В любимой лазури» – In lieblicher Bläue – (1808), как текст для своей Kammermusik 1958, написанной для Питера Пирса:

In lieblicher Bläue blühet

mit dem metallenen Dache der Kirchthurm.

Den umschwebet

Geschrey der Schwalben, den umgiebt die

rührendste Bläue.

Die Sonne gehet hoch darüber und färbet das Blech,

im Winde aber oben stille krähet die Fahne.

В любимой лазури цветет

Металлической кровлей церковная башня.

Её облетают

Возгласы ласточек, ее обтекает

Тихая лазурь.

Высоко поднимается солнце над ней и крышу пестрит,

На ветру же вверху беззвучно гаркает флюгер.

Застывшие слёзы Gefrorne Tränen

– Вы правы – мне не надо было встречать вас сегодня, – проговорил он, понижая голос, чтобы не расслышал кучер. Она наклонилась вперед, словно хотела что-то сказать, но он уже велел кучеру трогать. И, стоя на углу, смотрел вслед удалявшейся карете. Снег перестал, и резкий ветер дул ему в лицо. Вдруг он ощутил на своих ресницах что-то холодное и твердое и понял, что плачет и что от ветра его слезы превратились в льдинки.

Эдит Уортон «Век наивности». 1920[5]

Gefrorne Tropfen fallen

Падают замерзшие капли

Von meinen Wangen ab;

С моих щек,

Ob es mir denn entgangen

Неужели я не заметил,

Daß ich geweinet hab’?

Что плакал?

Ei Tränen, meine Tränen,

Ах, слёзы, мои слёзы,

Und seid ihr gar so lau

Вы так прохладны,

Daß ihr erstarrt zu Eise,

Что превращаетесь в лёд,

Wie kühler Morgentau.

Как холодная утренняя роса?

Und dringt doch aus der Quelle

Но бьете вы из источника

Der Brust so glühend heiß,

В груди, такого жаркого,

Als wolltet ihr zerschmelzen

Что могли бы растопить

Des ganzen Winters Eis.

Весь зимний лед кругом.

Cо щек моих катится

Холодная струя,

Что же со мной случилось?

Ужели плакал я?

О, слёзы, эти слёзы,

Иль ваш огонь угас?

Вы стынете, как иней

Зимой в рассветный час.

Ведь жгучее страданье,

Что сердце мне гнетет,

Легко бы растопило

Весь этот снег и лёд.

Некоторые исполнения «Зимнего пути», а я пел его, должно быть, не меньше сотни раз, прочно сохраняются в памяти. Одно из таких было зимой 2010 года в Москве, в Пушкинском музее изобразительных искусств, на фестивале «Декабрьские вечера». По всем возможным причинам выступление стало для меня незабываемым. «Декабрьские вечера» основаны Святославом Рихтером, ныне покойным, одним из величайших пианистов XX века, чьё монументальное, но при этом очень живое исполнение «Зимнего пути» в концертной записи с немецким тенором Петером Шрейером помогло мне, подростку, открыть для себя «Зимний путь». Пушкинский музей – чудесный, и до фестивального вечера у нас была возможность походить по залам и познакомиться с потрясающим директором Ириной Антоновой, занимавшей этот пост с 1961 года. Она твердо отстаивала право Советского Союза присвоить немецкие художественные коллекции в конце Второй мировой войны, уже работая в Пушкинском в 1945 году, когда в Москву перевезли почти полностью собрание Дрезденской галереи. «Зимний путь» Рихтера и Шрейера по совпадению исполнялся именно в Дрездене с начала 1980‐х. Антонова играла немалую роль в организации «Декабрьских вечеров». Сам Пушкинский музей был основан отцом русской поэтессы Марины Цветаевой, которая написала стихотворение по мотивам одного из текстов «Зимнего пути» – «Ложные солнца» (Die Nebensonnen). Как и Вильгельм Мюллер, Пушкин внёс лепту в общеевропейский культ Байрона: его Онегин, так же, как и лермонтовский Печорин, центральный персонаж романа «Герой нашего времени», состоят в родстве со скитальцем Мюллера.

Все эти культурные пересечения могут показаться маловажными и не по существу, но они напоминают о том, что «Зимний путь» имеет историческую привязку, он создан в рамках исторического процесса и передавался от поколения к поколению благодаря этому процессу. Мюллер писал стихи о скитальце, к примеру, после того зимнего пути, который положил конец любым путешествиям такого рода – после отступления наполеоновской армии из Москвы. Мюллер был немецким патриотом, сражавшимся против Наполеона в 1814 году, однако в период, непосредственно этому предшествовавший, вопрос о верности своему знамени был гораздо более запутанным. Наполеоновская великая армия, вторгшаяся в Россию в сентябре 1812 года в составе 600 тысяч человек, объединяла представителей разных национальностей, в том числе и целый корпус австрийских солдат. В числе тех 120 тысяч, которые остались от армии, когда она покинула Россию в декабре 1812 года, были австрийцы, прусские подданные и другие немцы, и немцев было больше, чем французов.