Зимний путь - [5]

Судьба эта обитала в квартирке под самой крышей. Вот уже пятнадцать лет моя работа состоит в том, чтобы доставлять недавно въехавшим жильцам электроприборы, которых они не просили. В зависимости от типа отопления — чтобы не сказать, от его бедственного состояния! — я направляю арендаторов в EDF или GDF,[7] где я подвизаюсь, а также рассчитываю и предоставляю кредиты тем из клиентов, чье социальное положение можно считать устойчивым. Всем этим я занимаюсь в Париже, и потому частенько имел возможность убедиться в том, какие тяготы люди способны перенести, лишь бы жить в этом городе.

Те, кто сохранил остатки стыдливости, уверяют меня, будто разор и ветхость их жилья — явление временное: «Мы ведь только недавно въехали, так что сами понимаете…» Я вежливо киваю. Но знаю, что в подавляющем большинстве случаев никаких перемен к лучшему не будет, разве что накопившееся со временем барахло погребет под собой первоначальную свалку.

По официальной версии, я люблю свою работу за то, что она позволяет мне общаться со всякими оригинальными личностями. И в этом есть доля истины. Однако точнее было бы сказать, что мои обязанности подпитывают мою врожденную нескромность. Мне нравится открывать для себя подлинную природу людских обиталищ, иными словами, мерзких трущоб, в которых согласны ютиться человеческие существа.

И в этом моем любопытстве нет ни капли презрения. При взгляде на собственную конуру я понимаю, что мне гордиться нечем. Просто я сознаю, что коснулся постыдной и непустячной тайны, а именно: род людской живет не в лучших условиях, чем крысы. В рекламных роликах и в фильмах мы видим, как расхаживают по своим покоям обитатели роскошных лофтов или кокетливых будуаров. Но, поверьте, за всю свою пятнадцатилетнюю деятельность я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь въезжал в подобные райские чертоги.

* * *

В тот декабрьский день мне предстояла встреча с новой жилицей дома в квартале Монторгей. В списке указывалась ее профессия — романистка. Во мне проснулся интерес: я не помнил, чтобы мне доводилось общаться с кем-нибудь из писательской братии.

К моему удивлению, я был принят не одной женщиной, а двумя. Первая, явно не вполне нормальная, так и не поднялась с дивана, на котором сидела кучей, и только приветствовала меня каким-то гнусавым возгласом. Вторая, хорошенькая и живая, пригласила войти. Ее изысканные манеры никак не сочетались с убожеством жилья. В их квартире под крышей попросту не было никакого отопления.

— Как же вы тут живете? — спросил я, придя в ужас от ледяного холода, царившего в помещении.

— Да вот, как видите, — ответила она, демонстрируя мне свою одежду и облачение слабоумной на софе.

Обе женщины были закутаны во множество шерстяных свитеров, шалей и пальто, а на головах носили вязаные шапки. В этом «наряде» больная походила на снежного человека, только совсем уж безмозглого. Зато хорошенькая даже в таком виде не утратила природной грации. У меня мелькнула мысль: что если они составляют пару? Но тут полоумная, словно отвечая на мой невысказанный вопрос, начала пускать слюни. Нет, не могут они быть вместе, сказал я себе и почувствовал облегчение.

— И вы терпите такой холод? — спросил я как последний дурак.

— Приходится, у нас нет выбора, — ответила молодая женщина.

Ненормальная выглядела существом без возраста, как большинство ее товарищей по несчастью. Хорошенькой могло быть лет двадцать пять-тридцать. В моем списке значилось имя: «А. Малез».

Что же означало это А — Агата? Анна? Аурелия? Адриенна?

Я не считал себя вправе приставать к ней с расспросами. Вместо этого я осмотрел комнаты и с удивлением констатировал, что вода в туалете не замерзла. В квартире было примерно десять градусов выше нуля. Маловато, конечно, но откуда же это ощущение, что в помещении царит десятиградусный мороз? Я взглянул на потолок, почти целиком застекленный. Изоляция была в жалком состоянии, сверху непрерывно дуло, и этот сквозняк пронизывал до костей. Я мысленно подсчитал, что ремонт обойдется в сотни тысяч евро. Но хуже всего то, что нечего было и думать приступать к работам до начала лета, ведь придется разбирать крышу. Я сказал ей об этом. Она расхохоталась.

— Да у меня не найдется и тысячной доли этой суммы. Мы вложили все свои сбережения в покупку этой квартиры.

«Мы» — похоже, они сестры.

— Но вы могли бы одолжить деньги на ремонт и временно пожить у кого-то из родственников.

— У нас никого нет.

Какое горестное зрелище — две мужественные сироты, по одной из которых явно плакал приют для слабоумных.

— Но вы не можете провести зиму в таком холоде.

— Ничего не поделаешь, придется. У нас нет другого выхода.

— Я могу устроить вас в каком-нибудь дешевом общежитии.

— Это исключено. Да мы, собственно, ни на что и не жалуемся. Это ведь была ваша инициатива — посетить нас с инспекцией.

От ее укоризненного тона у меня сжалось сердце.

— Но как же вам удается спать ночью?

— Я наливаю горячую воду в грелки, и мы спим под периной, прижавшись друг к дружке.

Ага, теперь мне стало понятно присутствие в доме дегенератки: она тоже служила своего рода грелкой. Незаменимое качество — в силу своей профессии я хорошо знал, что оно играет первостепенную роль в человеческих отношениях.