Зимний гастрольный тур - [82]

Заинтересованным гражданкам оказалось достаточно увиденного. После воскресной проповеди о новинке из СССР знал уже весь город — в подробностях. Во всяком случае это относилось к прекрасной половине населения. Правда, иные национал-озабоченные лица высказывали сомнения, что данное изделие могло вообще быть произведено в Советском Союзе по причине его бесконечного отставания от Рейха и Европы вообще, но нашлись знатоки русского языка, переведшие на немецкий надписи на конвертах. А еще через неделю в торгпредство СССР в Берлине стали подкатывать немецкие коммерсанты, ибо новинка появилась не в одном только Ростоке. Само собой, торгпред известил об этих запросах свой наркомат.

В конечном счете общественное представление немецких граждан об СССР начало сдвигаться в лучшую сторону. Особенно же мощным толчком оказалось полное отсутствие аналогов в Европе. Это выяснилось мгновенно. С войной торговля даже с Великобританией не свелась к нулю (правда, товары шли кружным путем); что уж говорить о других странах. Но нет: никто ничего подобного не предлагал. Правда, и Советский Союз пока что не давал положительного ответа на предложения о крупномасштабных поставках, ссылаясь на трудности производства. Однако заинтересованные граждане из знающих русский язык отыскали заметку в газете "Известия" о строительстве маленькой фабрики подобных изделий в русском городишке, названия которого никто из добрых немцев запомнить не мог. В той же заметке сообщалось, что если опыт производства окажется положительным, то он, дескать, получит более широкое распространение.

Это сообщение уважаемой газеты отнюдь не было выдумкой. Небольшой цех по производству волокна из капрона и полиуретана наряду с производственными мощностями, выдающими те самые колготки из готового волокна. По настоянию того же Странника, первое чулочно-носочно-колготочное производство было создано как государственное. Что же касается синтетических волокон, то они шли отнюдь не только на детали женского туалета, и по сей причине соответствующее предприятие достоверно не предполагалось к попаданию в частные руки.

Эсфирь Марковна Эпштейн добилась всего за неделю больших успехов. По крайней мере, так она думала. Некоторые основания на это имелись. Будущая расчетчица (она же преподаватель) уже умела открывать и закрывать записи, затирать их, переименовывать, переносить запись в другую папку, копировать отдельную запись или целую папку на выбор. Мало того: она делала простейшие расчеты с некоторой долей автоматизации. И даже могла перенести данные на график, что само по себе оказалось трудным. Правда, напрягши критическое мышление, студентка-вечерница все же пришла к выводу, что знает не все. Темным пятном оставалась печать получившихся таблиц. Без ответа оставались три скараментальных вопроса. Как? На чем? Что можно получить? О принципиальной возможности печатания данных на бумаге Эсфирь знала, но пользоваться соответствующим устройством ее пока что не учили и, понятно, не разрешали. Пользователь Эпштейн всего лишь знала, как оно выглядит. Существовали и другие неприятные моменты. Но успех, пусть частичный, все же имелся. Результатом стало приглашение в первый отдел.

Начальник по имени Анатолий Сергеевич (так он представился) в звании капитана госбезопасности долго расспрашивал об условиях работы, о прогрессе в обучении. Разговор шел во вполне благожелательном тоне. А потом последовал вопрос ожидаемого содержания, на который был получен неожиданный ответ:

— Каковы ваши впечатления о Сергее Васильевиче как о сотруднике?

Студентка настолько расслабилась, что даже осмелилась противоречить:

— Он не сотрудник, он преподаватель.

— Пусть так. И все же?

— С ним очень интересно. Об этой технике, как мне кажется, он знает все. Но я его боюсь.

Сотрудник органов ничем не выказал проснувшуюся заинтересованность.

— Какие у вас основания бояться?

— Он страшный человек, — со всей определенностью ответила студентка.

Начальник первого отдела подумал, что придется собрать все запасы терпения в кулак. Потом пошли наводящие вопросы:

— Он кричит на вас?

— Нет.

— Он ругается?

— Нет.

— Он грозится чем-то?

— Нет.

— Он топает ногами?

— Нет.

Запасы терпения исчерпывались неприятно быстро.

— Что же он делает?

— Он обозвал меня по имени-отчеству.

Чекист вынужден был взять небольшую паузу на размышление. Именование по имени-отчеству в качестве угрозы он себе представить не мог. На оскорбление это тоже не тянуло. Пришлось идти кружным путем:

— Что же вы такого сделали, из-за чего вас обозвали?

Эсфирь пустилась в пояснения:

— Я поторопилась, а он ведь раньше говорил, что так нельзя, а я щелкнула по неправильной кнопке, и запись затерлась совсем, он меня предупреждал, что так нельзя, но получилось так. А потом он так глянул на меня и очень вежливо сказал: "Вы, Эсфирь Марковна, должны были запомнить риск подобных действий. Я вас предупреждал. А ведь вы будущий преподаватель". А я тогда не знала, что затертое можно восстановить, и было так страшно! Не потому, что запись ценная, а потому, что должна была помнить и забыла, то есть помнила, но не обратила внимания, и голос у него был такой! И тогда было очень страшно, и сейчас. И подумала, что никогда не смогу учить других, потому что сама ничего не понимаю или не помню.