Зимний дождь - [46]

…Казаки заходили в клуб принаряженные, в дверях снимали шапки, приглаживали седые маковки и лысины, переступали порог, чуть смущенные тем, что про них вспомнили. Но, увидев своих полчан, прибывших раньше, смелели, рассаживались в кресла, обретая покинувшую было их уверенность и начинали толковать степенно, не торопясь, про озимку и атомную бомбу, про спутники и отел коров.

Дождавшись, пока казаки собрались, дед Герасим поднялся на сцену, расставил всех по голосам и, отступив полушага, стал к хору вполоборота, сказал, чуть подняв согнутые в локтях руки:

— Ну, зачали. — И его бас, густой и плавный, поплыл, покатился, словно речная волна:

Ой, из-под Шат-то горы,

                                     из-под камушка,

Из-под белова камушка,

                                     камня бел-горючева…

Старики дружно подтягивали.

Из нестройного, пока не очень складного рокота выделялся чуть надтреснутый голос Кирилла Завьялова:

Ой да, из-под кустика, куста таволжанова,

Из-под гнездышка, гнезда соловьинова.

…Ой да, протекала там речушка,

                                                  речка быстрая,

Растекалася речушка,

                                 речушка Богатыя.

Аккуратно вплетался в хор несильный, но приятный тенорок Никиты Звонарева.

Голоса окрепли, спаялись, обрели силу:

Ой да, как по той речушке

                                         плывет лодочка,

Ну и легка лодочка, она плоскодоночка.

Дед Герасим дирижировал хором так, для настроения, а голосом направлял, вел песню:

На руле-то сидит наш атаманушка,

Ой да, наш батюшка, наш Степанушка…

После трех песен прервались, расселись на первых рядах возле сцены, зарумянившиеся, загордившиеся собой.

— Нет Захара Андреевича — и побрехать некому, — нарушил установившееся было молчание бирюковатый с жесткой проседью в клочковатых бровях Никита Звонарев. — Да-а, лихой был танцор, — вздохнул он, пожалев не столько его, сколько то, что жизнь проходит, вот и закат ее приближается.

— Можно сказать, за пляски и помер, — засмеялся самый молодой из казаков, Кирилл Завьялов. — Помните, как случилось-то? — И стал рассказывать давно известную всем в Обливской историю.

Я тоже ее знал, стороной в ней замешан и мой дядя Семен-кучер. Произошло это в ту зиму, когда обливские артисты в Москву выступать ездили. Тогдашний председатель колхоза Мокров, сам великий артист и весельчак, устроил в вечернем ларьке, что возле церкви, праздник.

— Пейте, казаки, сколько душа примет, — объявил он сразу.

Душа Захара Андреевича приняла четыре стакана, взял он в руки и пятый.

— Свою р-рюмку н-никому не от-дам! — заикаясь, похвастал он. Опрокинул стакан и тут же, возле прилавка, повалился на пол.

— Вот это казак, я понимаю! — рассмеялся Мокров, скатив на затылок кубанку. И обратился к дожидавшему его кучеру: — Откати-ка его, Семен, домой. А Фене скажи, чтоб завтра пустила опохмелиться. Передай, председатель, мол, велел…

Сизворонки дома не оказалось, она была на посиделках, играла в лото. Разысканная Семеном, подняла ругань, едва вышла из чужих ворот.

— Нализался, кобель проклятый. В хату сам зайти не могет, — костерила Феня мужа, шагая по смерзшимся сугробам. — Когда уж ты отвяжешься от меня? Ну-кось, вставай, мерин проклятый, — приказала Феня, схватясь за рукав его полушубка… — Ты его валенком под это самое место! — посоветовала она Семену, вытаскивающему Захара Андреевича из тачанки. Но вдруг, лапнув руку мужа, вздрогнула, лихорадочно расстегнула пуговицы его полушубка и припала ухом к груди.

— Семен, чегой-то он не дышит? — испуганно спросила она и, повиснув на борту тачанки, запричитала: — Да ми-илый ты мой, Зорюшка, да на кого ж ты мен-ня спо-окинул?

Довел Захара Андреевича ларек, миллион раз проклятый и доныне проклинаемый обливскими женщинами. Любил Захар Мелехов посидеть в этом каменном домике. Нет, пьяницей он никогда не был, но зато с каким удовольствием, угнездясь на винной бочке, рассказывал он тут загулявшим казакам самые невероятные истории.

Маленький, черный, как жук, Захар Андреевич вертелся, говорил, заикаясь, захлебываясь от удовольствия:

— Шолохов, он с к-кого Гришку списал? С м-меня, — доказывал он. — Даже фамилии не сменил. Т-так и есть — м-мы — Мелеховы.

В ларьке смеялись и говорили, что не припомнят, когда это Шолохов приезжал к нему, на что Захар Андреевич, не смутясь, отвечал:

— М-може, ехали к-куда с ним попутно. А я р-рассказывал. На лбу-то у н-него не написано, к-кто он.

В подтверждение слов своих Захар Андреевич уверял, что так у него в жизни все и было. Вот только зря он любовь другую придумал. Феня, мол, моя совсем не похожа на ту. По поведению, конечно. А личностью, если сравнить, то тоже копия Аксинья, только посдобней маленько.

Из других своих жизненных историй Захар Андреевич чаще всего вспоминал случай, как познакомился он с Шаляпиным. Произошла эта встреча якобы еще до того, как контузило Захара Андреевича. Полк, в котором служил рядовой Мелехов, расквартирован был под Петроградом. Не дюже сладко жили в том году: голодали солдаты, даже офицеры жиры порастрясли, не до худобы, конечно, но все же.

В такое время есаул и послал Захара Мелехова в город купить курятины. Нашел Захар на базаре курочек пожирнее, хотел было уж возвращаться в казарму, да увидал возле театра афишу про то, что выступает тут певец Шаляпин.