Зимний дом - [2]

Она мрачно посмотрела на сад, просторный газон, заросший сорняками, и запущенные клумбы. Далекий горизонт был ровным и низким, черные поля смыкались с облаками. Робин побежала к тонкой серебристо-серой полоске. Высокая трава была влажной, и ее ботинки и чулки тут же промокли. Добравшись до реки, девочка остановилась и посмотрела на чистую темную воду в зарослях камыша. Внутренний голос нашептывал, как хорошо здесь будет летом. Робин заставила его замолчать и подумала о Лондоне. Она любила шум и суету, а эти места напоминали пустыню… Нет, не пустыню, потому что тут все капало и сочилось. Значит, болото. Она осмотрелась по сторонам, но не увидела ни людей, ни домов.

Впрочем, нет. Ниже по течению стояла какая-то хижина. Робин бегом припустила к ней.

Над отводом реки, представлявшим собой глубокий круглый пруд, раскинулась крытая веранда. Деревянные перила и ставни оплетал густой плющ. Робин протерла рукавом пыльное стекло, заглянула внутрь, а потом потрогала ручку. К ее удивлению, дверь со скрипом открылась. Девочка вошла в дом. К волосам прилипла паутина, затянувшая проем. По полу шмыгнуло что-то маленькое и темное.

Летний домик, решила она, но тут же поняла, что ошиблась. В середине комнаты стояла чугунная печь; Робин опустилась на колени, открыла ржавую заслонку, и оттуда вытекла струйка золы. В летних домиках печей не бывает.

Вдоль стены за печью тянулись ряды книжных полок. На другой стене висело засиженное мухами зеркало в раме с узором из больших плоских ракушек. Робин заглянула в него, втайне надеясь увидеть другое лицо, — лицо женщины, которая спала на железной кровати у стены и грелась у печи, топившейся дровами. Но увидела только собственное отражение: темно-карие глаза, светло-русые волосы и серую паутину, прилипшую к щеке. Робин села в изголовье кровати, натянула на колени свитер и подперла руками подбородок. Издалека донеслись голоса отца и Хью, и ее мысли сами собой вернулись к страшному дню восемнадцатого года. С тех пор прошло шесть лет, но ее воспоминания все еще были болезненно четкими. В тот день пришли телеграммы, результатом которых стали не только пацифизм Ричарда Саммерхейса и Робин, но и их нынешнее добровольное изгнание. Гнев девочки пошел на убыль; услышав шаги, она вытерла глаза рукавом.

— Ах вот ты где, Роб, — сказал Хью, заглянув в дверь. — Ну и дыра. Просто жуть берет.

Хью перерос Робин на целую голову; его волнистые волосы были светлее, чем у сестры; тонкое лицо с высокими скулами украшали орлиный нос и карие глаза.

— Вот бы здесь пожить.

Хью поджал губы и с сомнением посмотрел на печь, кровать и веранду.

— Кажется, этот домик построили для какой-то чахоточной. Бедняжка жила здесь круглый год.

Робин заметила, что Хью, как и она сама, считает обитательницу хижины женщиной. Наверно, из-за зеркала.

— Это зимний дом, правда, Хью? Не летний.

Усталый и бледный Хью улыбнулся.

— Робин, его следовало бы снести и сжечь. С чахоткой шутки плохи.

— Я здесь все вычищу. Выскребу каждый уголок и продезинфицирую.

Под глазом у Хью запульсировала какая-то жилка. Робин взяла брата за руку и провела на веранду.

— Посмотри, — тихо сказала она.

Перед ними раскинулся новый мир. Бархатные головки камыша были подернуты инеем. Сквозь тонкие серые облака пробился солнечный свет, и темная вода под верандой отразила камыш, солнце и небо.

— Летом мы купим лодку, — сказала девочка. — Отправимся в плавание. И уплывем отсюда навсегда.

Хью посмотрел на сестру сверху вниз и улыбнулся.

В зимнем доме хранилась ее коллекция. Корзинки с ракушками; баночки из-под джема с торчавшими из них длинными перьями; сброшенная змеиная шкура, сухая и ломкая; череп кролика, белый и тонкий, как бумага. Людей Робин тоже коллекционировала; мать часто выговаривала ей за любопытство и неуемную жажду знать, как живут другие. «Робин, неприлично так пялиться», — сердилась она. А уж сколько было вопросов! Девочка могла часами разговаривать с приходящей горничной, с мужчиной, который резал ивовые прутья и плел из них ловушки для угря, с контуженным одноногим разносчиком, что ковылял из деревни в деревню и продавал растопку и спички.

А еще она могла часами болтать с Элен и Майей. Робин познакомилась с Майей Рид в школе, а с Элен Фергюсон — на следующее лето после того, как они переехали в этот болотистый край. Красивая смуглая Майя казалась элегантной даже в ужасной школьной форме. Умная и насмешливая, она ничуть не интересовалась политикой, которая была страстью Робин. Элен жила в соседней деревушке Торп-Фен. Робин встретила ее, когда шла домой от остановки автобуса. На Элен было белое платье, белые перчатки и шляпка фасона, который, как смутно помнила Робин, ее мать носила еще до войны.

— Мисс Саммерхейс, вам следовало бы посетить храм Михаила Архангела, — вежливо сказала Элен. — От Блэкмера до него рукой подать.

Робин, катившая велосипед по ухабистой тропе, заявила:

— Мы не ходим в церковь. Мы агностики. Знаете ли, религия — это всего лишь средство поддерживать в обществе должный порядок.

После этих слов Элен покраснела, подошла к большому дому из желтого кирпича и толкнула калитку с табличкой «Священник».