Зимний дом - [15]

— Я болел свинкой. — Джо смутно помнил, как у него чудовищно распухло лицо, после чего его отпустили с уроков. — У нас была вечеринка, — добавил он. — Это не квартира, а настоящий бедлам. Можно переночевать у тебя на диване?

Джо понял, что его слова снова вызвали у Клоди досаду, но теперь совсем по другой причине.

— Познакомился с кем-нибудь? — спросила она, продолжая жевать конфету.

Джо знал, что дразнить гусей не следует.

— Да нет, все та же тусовка. Никаких рыжих красоток.

Наконец-то хозяйка улыбнулась. Клоди гордилась своими волосами, не стригла их даже тогда, когда мода на короткие прически была в разгаре. Когда она распускала волосы, их роскошная каштаново-рыжая волна достигала талии.

— Чаю хочешь?

Она отправилась на кухню; Джо пошел следом. Порядок там был безукоризненный. В глубине души Джо, все еще тосковавший по своей матери-француженке и элегантности, которую она умудрялась придавать их огромному и мрачному йоркширскому дому, знал, почему он регулярно возвращается к взбалмошной Клоди. Ему нравился ее дом. Фрэнсис называл это буржуазными предрассудками, но было приятно ночевать там, где посуду мыли и ставили на место, где постельное белье благоухало чистотой, а кладовка для продуктов никогда не пустовала.

Он следил за тем, как Клоди заваривала чай. Ее руки были ловкими и умелыми. Джо подумал о Лиззи, которую очень любил.

— Врача вызывала?

Клоди покачала головой.

— У меня нет десяти шиллингов. Сама не знаю, на что ушли деньги, — жалобно всхлипнула она.

Джо порылся в кармане и вынул две полкроны — свою и Фрэнсиса.

— Этого хватит?

Она взяла деньги, но без особой радости.

— Надеюсь, ты не думаешь, что…

— Ради бога, перестань. — У Джо болела голова, больше всего на свете ему сейчас хотелось выпить чаю и завалиться спать. — Клоди, я ведь уже говорил тебе, что устал.

Клоди смягчилась и погладила его по щеке.

— Тебе не мешало бы побриться.

— Извини, моя радость. Я не нашел бритву.

— Ты меня исцарапаешь.

Пальцы Клоди вплелись в его волосы, зеленые глаза засияли. Джо взял ее руку, поцеловал в ладонь, вынул шпильки, и рыжая грива упала на спину. Клоди расстегнула блузку; Джо наклонил голову, поцеловал ее грудь и взял в рот темно-коричневый сосок.

— Ты не хочешь спать на диване, правда? — прошептала она.

Джо покачал головой, которая тут же перестала болеть.

Джо Эллиот переселился в Лондон четыре года назад, бросив одну не слишком знаменитую частную школу на севере. Примерно половину этого времени он прожил в полуподвале, который делил с Фрэнсисом и печатным станком. Станок приносил им деньги только тогда, когда они печатали коммерческие брошюры и рекламные объявления. Все остальное — политические брошюры и листовки — печаталось себе в убыток. Работа была непостоянная и зависела от способности Фрэнсиса находить новых заказчиков. У Фрэнсиса был небольшой личный доход, так что неизбежные финансовые приливы и отливы сказывались на нем не столь болезненно. Но у Джо после ссоры с отцом не было ничего, так что заработать себе на жизнь он мог только с помощью станка.

Как ни странно, ему это удавалось. Особенно до знакомства с Клоди. Ее муж погиб два года назад из-за какой-то аварии на заводе, и она осталась с маленькой дочуркой на руках. Клоди работала — шила на дому, но Джо знал, как тяжело ей было сводить концы с концами. На взгляд Джо, и она, и Лиззи были прекрасно одеты, а порядок в доме царил образцовый. Он восхищался Клоди и понятия не имел, как ей это удается. И в восточном Лондоне, и на севере Англии он часто видел, как бедность ломает человека. Гнев и чувство попранной справедливости сделали его социалистом.

Как и стремление позлить отца. Уйдя из дома, Джо время от времени посылал ему очередную политическую брошюру — главным образом о капитализме и революции. При мысли о том, что его сын (после смерти Джонни — единственный) предал свой класс и стал коммунистом, Джон Эллиот рычал так, что было слышно от Хоуксдена до самого Лондона. С тех пор как Джо исполнилось восемнадцать, брошюры были единственным, что связывало его с отцом. Джо с болезненной четкостью помнил мать, но единокровный брат Джонни, погибший во Фландрии в восемнадцатом, казался ему набором поблекших фотографий: бессменный капитан сборных школы по крикету и регби, светловолосый, голубоглазый, грубый и в то же время соблюдающий условности. Отцовский любимчик. Джонни шел по стопам отца; за всю свою жизнь Джон Эллиот совершил лишь один экстравагантный поступок, когда после смерти первой жены женился на француженке. Скорее всего, отец ненавидел своего второго сына (высокого, темноглазого и темноволосого) за то, что Джо напоминал ему единственную женщину, которую он искренне любил.

После собрания Робин вернулась домой. Она пришла поздно, но умилостивила свою квартирную хозяйку, извинившись и объяснив, в чем дело. Потом взяла со столика в прихожей письма, прошла к себе и зажгла газовый рожок.

Дом принадлежал двум сестрам, старым девам. Старшая мисс Тернер держала на заднем дворе целый птичник волнистых попугайчиков; младшая увлекалась оккультизмом. Но ни вечерние спиритические сеансы, ни птичий гомон по утрам не мешали Робин испытывать удовольствие от мысли, что у нее есть собственная комната. В этой комнате ей нравилось все — от громоздкой мебели красного дерева до выцветших обоев на стенах. Она прикрывала аляповатую репродукцию «Света Мира»