Зимние каникулы - [8]

– ...Он Юрке говорит: «Давай я тебя папой буду звать?» Грустно посмеяться над Сашенькиными словами им помешал приход нянечки. Увидела Вику, перепугалась, будто в палате огонь полыхает, а не человек посторонний:

– Ступайте, ступайте! Кто вас сюда пропустил? Что за люди! Ясно ведь написано: посетителям вход с шестнадцати. Грамотные считаетесь!

Вика поспешно чмокнула Майю в щеку и испарилась.

Нянька все еще бурчала, а Майя думала о Вике и о четырехлетнем Сашеньке, который просит у Юрия разрешения называть его папой.

Юрий – второй Викин муж. А вернее – муж не муж, не поймешь. Расписываться с ним Вика не пожелала, хоть он и предлагает. «Поживем – увидим, – говорит Вика родителям. – Хватит с меня одного развода». И в общем-то ее можно понять, пусть сам Юрий как раз ни при чем. Викин развод у всех еще на памяти, незажившая в семье рана. Даже Майя, как ни далека была от жизни сестры, да и десятилетку тогда кончала, не могла остаться в стороне, потому что Анатолий прямо-таки всех извел. Вроде бы он жаждал с Викой развестись, а на самом деле не собирался, развод был угрозой, чтобы заставить Вику жить по его указке и ни в чем не отступать. А она не хотела и не могла («Современный молодой мужчина, – жаловалась Вика, – откуда такая склонность к домострою?!»),и тогда он ее, в чем была, вытолкал за дверь, она только Сашеньку успела схватить, – решил, что из-за его профессорской квартиры, финских «стенок» и другого барахла она запросится назад, пожалеет добро. Первым делом он от нее запер в письменный стол серебряные ложки, подаренные им к свадьбе: и поверить было бы невозможно, если бы не Вика рассказывала. Да и не придумаешь такого обыкновенной головой. За этим столом в оставленной ему умершими родителями просторной трехкомнатной кооперативной квартире он тогда писал свою кандидатскую лингвистическую диссертацию. А Вике уже ничего не нужно было, только бы его никогда не видеть. Видеть, однако, из-за Сашеньки приходилось: Анатолий деловито интересовался ребенком, на которого платил алименты. Раз в месяц или в два требовал его к себе. В те дни, когда Вика вела Сашеньку к отцу на свидание, она теряла свою жизнерадостность и самоуверенность бывшей отличницы, красивой женщины и преподавателя кафедры иностранных языков. В мужчинах она совершенно изверилась и никак никого не могла полюбить. После своего красивого и, как с запозданием открылось, глупого, мелочного и деспотичного супруга. Майя тогда с изумлением обнаружила, что, оказывается, можно писать и защищать диссертацию, а все равно быть глупым. Анатолий иногда такое нес, что уши вяли. В рассуждении, например, о женщине и мужчине в семейной жизни. «Историческая роль женщины, – вещал он лекторским тоном, – состоит в том, чтобы создавать уют в доме, ждать вечерами мужа с работы, растить детей (он планировал – для Вики? – кроме Сашеньки, если еще не двух, то одного непременно), и круг знакомых должен быть у нее с мужем общим, какие еще институтские друзья и товарищи?..» Спорить с ним бесполезно, он только себя слышал.

После такого, ясное дело, Вика на мужчин и смотреть не хотела. Пока не встретилась с Юрием. Некрасивым, добрым, умным. Современный бородатый интеллектуал в потрепанных джинсах. Математик. Бескорыстный, как простодушное дитя. Деньги ему были нужны только на новые диски и билеты в консерваторию. Затаскал Викторию по концертам, турпоходам и в гости к приятелям-единомышленникам, большей частью холостым или разведенным, где пили на зарубежный манер сухое вино и кофе, слушали записи: Бах, Стравинский, Барток, Шостакович. Или, наоборот, современный джаз. Художественную литературу Юрий и его друзья не читали и театр не признавали. Если не что-нибудь сверхисключительное. Фолкнер там, Достоевский. Булгаков или Камерный оперный. Считалось, что все остальное они переросли, ничего почерпнуть для себя не смогут. Первый Викин муж следил за литературными новинками и в театры ходил, в этом отношении Вике с ним было легче. Потому что к музыке так вот, всерьез, ей приходилось приобщаться вопреки своей маломузыкальной натуре, исключительно из любви к Юрию, нежелания быть его недостойной и ради духовных контактов. Полушутя-полусерьезно сетовала на такую незадачу, родители утешали: не самое страшное, главное, чтобы Сашеньку не обижал. Он и верно ребенка не обижал, относился к нему, как и подобает относиться к ребенку любимой женщины: терпимо и в меру строго. Чтобы и не распустить, и не дать повода упрекнуть, что не отец, а чужой. Но, похоже, и вправду ничего против Сашеньки не имел, не кривил душой. Считал своим долгом учить мальчика хорошим манерам: не чавкать, например, правильно держать ложку и вилку, не перебивать взрослых, не кричать не своим голосом от радости – и стойко сносил малые успехи в этом направлении. Смеялся: не сделать мне из тебя человека!.. Собственных детей у тридцатитрехлетнего Юрия не было (не хотел), с первой женой расстался благородно: признался, что любит другую женщину (Вику), а обманывать никого не может. Ушел из прежнего дома, прихватив с собой лишь чемоданчик личных носильных вещей: после Анатолия этот факт всех к нему расположил, хотя родители не спешили с выводами, держались сдержанно и на «вы». Майя знала, что к тому же не могли простить Вике Леву Никитина; этот Лева буквально души в Вике не чаял, еще с тех пор, как они учились на первом курсе в инязе, когда и Анатолия в помине не было. А когда Вика разошлась, Лева опять тут как тут, будто ждал своего часа и ничего в эти три года не происходило. Вике тогда худо было, она Леве обрадовалась, еще бы немного – вышла бы за него замуж. А тут вклинился Юрий. И Лева исчез. Он как-то удивительно достойно, по-мужски уходил. Ни упреков, ни просьб, ни вообще лишних слов. И ему ничего не надо было объяснять. «Дура ты, Вика! – в сердцах, страдая за Леву, обиженная за него в самое сердце, кричала Майя. – Как ты могла? Лева... Лева... он такой...» Надо сказать, Вика «дуру» терпела, хотя и огрызалась: «Мала еще, чтобы понимать». – «А чего тут понимать?»