Зима стальных метелей - [34]

Через тридцать восемь минут примчался посыльный из трибунала фронта — тот ближе к штабу был. Это был самое короткое судебное решение: «Дело в отношении полковника Радыгина прекратить по приказанию командующего фронтом генерала армии Жукова Г. К.» Дата, подпись, печать.

— Твоя кладовка стала нашей, — говорю, подмигивая. — Сначала все спишем по акту, типа Радыгину все отдали на вооружение ополчения. А потом там обстоятельно пороемся. Поздравляю, товарищ полковник!

И крепко пожимаю его мозолистую руку. Хорошо знать будущее — генерал-лейтенант Радыгин умрет в 1951 году от фронтовых ран. Но до этого еще целых десять лет и вся война.

— Комиссара из Слуцка в десант не берите, мы его шлепнем, одним трепачом меньше будет, — брякаю простодушно.

Полковник на меня посмотрел внимательно.

— Это приказ?

— Товарищ полковник, мы с вами уже десять минут просто сидим за одним столом, чай пьем. И никто никому не указ. Это просто просьба. Из него такая сволочь может вырасти, что тот член военного совета, который вас сюда определил, божьей коровкой покажется. Их надо убивать при малейшей возможности. Мы, командиры, говорим: «Делай, как я!». А комиссары: «Делай, как я приказываю!». И не может между нами быть мира, или мы от них избавимся, или они нас сожрут, а потом и страну прогадят. Хитрее надо быть — это да. Коварнее. Мы на войне, и цитадель не сдается.

Тут старший майор Света пришла, и все стали на нее любоваться.

— Шестеро осталось на расстрел, — сообщила Иванова радостную весть.

Значит, на полигон не едем, прямо в подвале их и пристрелим. Конечно, хозяйственникам лишняя работа — трупы вывезти на кладбище, уборку делать, могилу копать и закапывать, но нас это не касается, а хозслужбы тоже должны свой чекистский паек отрабатывать. А то — как блага получать, так все здесь, а как работать — так и нет никого…

— У вас, товарищ майор, — говорю Петрову, — самая трудная задача. В ближайшие сутки будет организован ряд десантов. Надо по мере сил помочь флоту — ударить по тылам немцев, по аэродромам, топливным базам, технике и летному составу. Каждая уничтоженная машина — это дополнительный шанс нашим кораблям уцелеть. А каждый уцелевший корабль, вырвавшийся на оперативный простор — это надежда на перелом в войне. Утопят через неделю наши морячки «Тирпиц», и будет уже не важно, где их танки зазимуют, к весне все будут в плену. Сразу мы вырвем у немцев стратегическую инициативу, и сядем с Черчиллем, лордом Мальборо, французские да голландские колонии делить. И поедет наша Светочка на синее море, на белый песок, туда, где все ходят совсем голые….

Все представили голую Светочку. Олег для успокоения нервов пулемет погладил.

— И товарищ старший майор их всех оденет в лагерные фуфайки, и заставит пальмы пилить, — закончил мою картинку неожиданными мазками Меркулов.

Ну, уголовник, чего с него возьмешь, с дурака, кроме анализа?

— А почему пальмы? — спросил кто-то из окружающего народа.

— Потому что сосна там не растет, — пояснили ему.

А мысль о том, что всех в фуфайки одеть — всем была понятна. Надо же куда-то бирки с лагерным номером пришивать.

— Вот так, товарищ майор, и вы об этом помните, когда будете немецкие бензовозы жечь. До вечера отдыхайте, а там мы вас на персональном буксире в тыл противника и забросим. Пошли, рексы спецназа, растрясем жирок, пора наш катер встречать, — говорю своим орлам.

Света с нами увязалась. Ох, думаю, сейчас начнется воспитательный процесс, а Меркулов уже матом кроет в три загиба, и в бога, и в черта, и их маму — деву Марию. У Капкана лицо окаменело, готов и к смерти, и к бессмертной славе, и даже товарищ Иванова громко помянула педерастов гнойных, видно, племя молодое, незнакомое.

Один я ничего не понимаю. Берег канала пустой. Наша баржа четверть ширины занимает, а тут три катерка жмутся, правда на одном из них пулемет стоит зенитный, как на нашем буксире, ****ь!

Подошли мы неспешно, куда уж тут спешить, и спрашиваю я у старшего сержанта НКВД Хренегознаеткого:

— Ну и как ты нашу баржу с грузом просрать умудрился? А? Дай ответ, да желательно внятный.

— Товарищ старший майор, разрешите доложить, — на меня этот любитель официоза решил внимания не обращать, не я в группе по званию главный.

Тут он угадал. Но не совсем. Капкан пулеметом повел, ствол прямо в живот уставился. Осекся докладчик на полуслове.

— Нет, — говорю. — Он просто тупой дятел. Не убивать же его за это. Готовьтесь, вечером десант в немецкий тыл, пойдете с группой. Закончился ваш курорт — пора снова воевать. Такие дела.

Развернулся, иду, и радуюсь, что спор выиграл, и муку мне отдавать не надо. А то бледно я бы выглядел с тупыми объяснениями, что караульный наряд НКВД утратил охраняемое имущество. Скажи кому — никто не поверит.

— Меркулов, вернись, узнай, что и как было, потом расскажешь, — говорю, а в меня Света вцепляется.

— Не расскажешь, а — доложишь! И у тебя через слово так! Я требую объяснений!

Вот-вот, это и имелось в виду. Как тяжко столько притворяться, пытаясь в общество втираться. Это давно заметил его превосходительство посол Российской Империи господин Грибоедов. Умный был человек, за что и убили. Нас — умных, никто не любит.