Зима мести и печали - [16]

Принц, сутулясь, движется за гробом. Окостеневшее бескровное лицо, под глазами темные полукружья. Рядом, испуганно открыв глазенки, шагает девочка лет восьми. Наверное, дочка Марго, которую экстренно доставили на похороны из туманного Альбиона. Она неуловимо схожа с матерью, но при этом откровенная дурнушка. Может, ее счастье.

День солнечный, свежий, хрустящий, как накрахмаленная простынка. Мы бредем, оступаясь и проваливаясь в глубокий снег, а Марго отстраненно скользит на уровне наших плеч, отправляясь в далекий путь, и ей глубоко плевать на бессмысленную суетню, которая называется жизнью. Фиалковые глаза закрыты, на заострившемся изжелта-бледном, все еще прелестном лице выражение покорности судьбе и такая печальная одухотворенность, словно Марго – мертвый ангел. Хотя, насколько мне известно, ангелы бессмертны.

Мое внимание привлекает высокая женщина в черных очках. Не шикарной шубкой и черными суперсапожками (вокруг такого барахла навалом), и не выкрашенными в цвет вороного крыла волосами, и не кроваво-красным жестким узким ртом (иным мужикам такие вампирши нравятся до судорог, я не из их числа). А потому, должно быть, что горе ее непритворно. Отрешенно застывшая, она выделяется из толпы, хотя скромно держится в сторонке.

Когда могильщики разудало забрасывают смерзшейся землей могилу, женщина расстегивает шубку, достает розу, хранившуюся у нее на груди, и кладет на земляной холмик.

Возможно, она и не хотела, чтобы на нее таращились, но есть такие индивиды: что не делают, все получается будто бы напоказ. Я лично живу в обычном мире, где люди едят, спят, справляют естественные надобности, и эффектная сценка – женщина с каменным худым лицом, алая роза – кажется мне киношным кадром. Только в кино роза должна быть свежей (снежинки, танцуя, ложатся на дрожащие лепестки). А этот цветочек оказывается мятым, так что эпизод, при всей его пафосности, слегка смазывается.

Однако дамочка меня заинтриговала. Судя по тому, что пасется она на отшибе, а также по недоуменным взглядам присутствующих ясно: никому из них она не известна и оттого вдвойне таинственна.

На могилу с одиноко лежащей на ней розой деловито устанавливают памятник-времянку, который потом заменят мраморным изваянием, заваливают его множеством венков с искусственными цветами, и публика отправляется помянуть покойницу – естественно, не в ближайшую «стекляшку» за углом.

Дама с розой трапезничать с народом не собирается – не ее, видать, это стиль. Усаживается в поблескивающую расплавленным золотом длинную поджарую «мицубисю» и уматывает. Но я успеваю запомнить номер – на всякий случай.

Заполненный удрученным народцем зал ресторана. Нахожу себе местечко. Сажусь. Раздаются тосты, до краев наполненные благородной скорбью и безмерной печалью, но плачет только немолодой дядька, как понимаю, отец Марго. Пользуясь тем, что атмосфера в пищепитейном заведении под непосредственным влиянием возлияний становится все теплее, подваливаю к Принцу и произношу вполне искренние слова соболезнования.

Его глаза не сразу концентрируются на мне, в них вспыхивает злоба.

– Здорово ж ты ищешь убийцу отца, – цедит он. – Вот уже и жену мою…

Ничего не отвечаю, горе у человека, я б на его месте не такое рявкнул.

– Иди на место и не отлучайся, – мрачно командует Принц.

Снова усаживаюсь в свое креслице. В отличие от прочих, я не выпил ни грамма. Их-то отвезут личные шоферы, потому и позволяют себе налакаться до поросячьего визга.

Принц поднимается и, сопровождаемый охранниками, движется к выходу. Возле меня притормаживает и бросает, как собачонке:

– Ступай за мной.

Я мог бы обидеться и послать его «далеко, далеко, где кочуют туманы», но он мне нужен. Носом чую, что-то наверняка знает, подлюка, и молчит.

Без слов поднимаюсь и шагаю к выходу. На улице сажусь в «копейку» и трогаюсь за черным «роллс-ройсом» Принца. Таким манером добираемся до Яблоневого.

Гостиная коттеджа, из которой убрали мебель, кажется еще громаднее. Зеркала завешаны траурной материей. Возле стены – постамент, на котором для прощания был выставлен гроб.

Уединяемся в кабинете хозяина. Принц вытаскивает из загашника бутылку виски, разливает по стаканам.

– За Марго, упокой, Господи, ее душу!

Напиток родины Бернса медово обжигает мою гортань, точно огонь по бикфордову шнуру, пробегает по жилам и взрывает мозги, которые тут же принимаются пылать, как копна сухого сена. Закусываем виноградом.

Из бесцветных глаз Принца скупо выкатываются слезы. Мне становится неловко, точно подсмотрел нечто постыдное. Принц наливает снова, и снова, и снова… Теперь рядом со мной не спесивый капиталист, а потерявший жену бедолага.

Кто-то верно сказал: спирт развязывает язык и упрощает отношения. И неважно, кем он прикидывается: нажравшимся колбасы и тушеной капусты Шнапсом, ухарем-мужиком по прозвищу Водка, японским хлопчиком Саке или благородным виконтом де Коньяк – действие одинаковое.

Принц бормочет нечто не слишком вразумительное и вдруг брякает, что в последнее время у них с Марго не все ладилось. Мои ушки тотчас взлетают на макушку.

– А что такое?

Он лыбится хмельно и лукаво и не отвечает.