Зима королей - [3]
— О, конечно, — сказал Кир и не закончил слова. Отряд Мюртаха уже двинулся прочь, перейдя на быстрый, размашистый шаг горных жителей. Мюртах подтолкнул слегка своего пони, и, к очевидному изумлению Кира, они все тронулись с места, всадники тоже, как если бы Мюртах, маленький среди них, отпустил за всех поводья.
Глубоким голосом Сирбхолл произнес:
— Мелсечлэйн, королевский кузен, старый союзник клана мак Махон, а клан мак Махон и клан О'Каллинэн доходили в прошлом до столкновений.
Мюртах понимал, что Сирбхолл будет смотреть на него. Он взглянул на красивую тунику Кира:
— Это убило моего отца, это разорило мой клан, и Мелсечлэйн нисколько не вмешался в это.
— Конечно, мой кузен знает об этой междоусобице, — сказал Кир, — трудно поверить, чтобы Верховный король свел бы вместе кровных врагов.
За двадцать лет до этого Мелсечлэйн был Верховным королем. И он свел их вместе.
— Мой брат не доверяет этому миру, — говорил Сирбхолл. — Он слишком верит в Бога, чтобы ему нравилось обычное обращение с нами. Но когда вы узнаете его, у вас появится расположение к нему. — Он положил ладонь на плечо Мюртаха: — Говори помягче с этим рыцарем, Мюртах.
— Вы должны простить меня, сударь, — сказал Мюртах, — если я резок или груб в моей речи, но я бедный человек и не обладаю вашими преимуществами по рождению.
Он поставил своего пони против лошади Сирбхолла и сказал тихо:
— Помни, кто здесь главный. Я и без того достаточно маленький, чтобы ты обрезал меня.
Сирбхолл выглядел изумленным. Мюртах немного посторонился, зная, что Сирбхолл никогда не остается спокойным.
— А мак Лэйги в Кэтхэйре? — спросил Сирбхолл.
— Думаю, что да, — сказал Кир.
— Ну-ну! Это должно успокоить тебя.
А Киру он сказал:
— Он помешан на арфистах. Любой странник в Ирландии, если у него есть хоть одна струна на арфе и он присвистывает, когда поет, имеет место за нашим столом, и Мюртах рассуждает с ним очень серьезно о поэзии.
Мюртах закрыл глаза на мгновение, примирительно.
— Это сохраняет пальцы, которыми я натягиваю тетиву, настроенными, — сказал он, коснувшись чехла с луком, притороченного у его колена.
Они проехали некоторое расстояние. Наконец Кир сказал:
— Это редкость, видеть в наши дни человека с луком. Мюртах снова огляделся, обозрев горизонт:
— А как бы вы полагали, мужчина моих размеров должен был бы сражаться с мужчиной, таким большим, как мой брат? Клинок на клинок?
— Это достойный способ, — сказал Кир.
Мюртах взглянул на него: юноша был стройным, не намного выше, чем сам Мюртах, и опрятный в своих дорогих одеждах, словно ювелирное украшение.
— Что ж, — сказал он мягко, — есть такие мужчины, которые могут, но у меня есть более серьезные вещи, которые меня тревожат.
Они ехали дальше. Кир спросил:
— Что?
Мюртах взглянул на него:
— Что-что?
Сирбхолл захохотал, качая головой.
Мюртах прокручивал имя Мелсечлэйна в своем уме — самый хитрый король со времен Кончабара. Мелсечлэйн обладал великолепной памятью и мог забыть, если это служило его целям. Теперь этот король Минстера был Верховным королем, и Мюртах думал, что Мелсечлэйн забыл некоторые определенные вещи.
— Кто еще будет в Кэтхэйре? Кир повернулся к нему:
— Вожди всех великих кланов Мифа…
— Клан мак Махон.
— Да. И некоторые люди из Ольстера. Многие из них уже прибыли туда, когда я выезжал. Дом будет полон.
— Кто из Ольстера? — спросил Сирбхолл, и он вместе с Киром стали обсуждать предводителей. Мюртах взглянул на горизонт. Это была старая игра, и он долго находился вне ее, стыдливо скрываясь в своих холмах: собирание кланов, усаживание предводителей рядом и приманивание по раздельности, так Верховный король ткал из их лояльности свою мантию.
Мне придется ходить среди них, думал он, и улыбаться, и раскланиваться, и разговаривать так вежливо, как Сирбхолл.
А эти мак Махоны могут взять и перерезать его горло и возложить вину на меня. Двадцать лет назад? Может быть, он тоже все забыл. Это не он, это его сын, один из его сыновей. Третий был его Танист, я думаю. Старик умер в своей постели, проклиная Бога. Они могли это сказать мне, чтобы успокоить меня.
Сирбхолл слышал эти известия и стонал, что теперь он не должен был бы убивать старика. Даже тогда, прежде чем он стал достаточно большим, чтобы подбирать подол своей туники из пыли, Сирбхоллом. И сбегал, как только его ударили поясом от меча их отца, сбегал, а их мать визжала вслед ему, оставив поля, и стада, и население Мюртаху, бежал с глазами, горящими от взирания на огонь, в то время, когда рассказывались сказки.
Сейчас, сидя на своей тощей, деревенской лошади, Сирбхолл говорил своим размеренным голосом с кузеном Верховного короля — не мальчик, такой отличный от того малыша, который кричал, чтобы он подождал, но в то же время тем же самым настолько, что Мюртах снова и снова хотел улыбаться от удовольствия, что к нему вернулся обратно его собственный брат. Даже несмотря на приставание к нему Сирбхолла вернуться обратно, чтобы осуществить месть.
— Они украли стадо нашего скота и трех наших лучших лошадей, — на ходу говорил Сирбхолл Киру, — и тогда мы направились за ними, чтобы вернуть стадо. Это не были люди Сигтругга, и, как бы то ни было, Сигтругга сейчас нет в Дублине.
Захватывающее произведение о последних годах королевства крестоносцев в Иерусалиме. Действие происходит в Святой Земле в 1187 году. Роман «Иерусалим» — широкое историческое полотно, на котором воссоздана война и политические интриги, порывы страсти и религиозного фанатизма.
Пронзительная история женщины, вырванной из привычной обстановки и принужденной выживать в очень непростых обстоятельствах. И все это время она страстно тоскует по дому — лишь для того, чтобы постичь древнюю истину, гласящую, что в одну реку нельзя войти дважды. Лучше даже не пытаться, целей будешь…
В центре романа «Смерть Аттилы» (1972) — историческая личность, предводитель варваров, возглавивший опустошительные походы в Восточную Римскую империю, Галлию и Северную Италию.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.