Зима Гелликонии - [3]

— Моя мать тоже нездорова. Она всегда нездорова. И моя худоба и стройность — это болезнь, а не здоровье. Тебе повезло — ты оказался у наших дверей, когда моих скучных родителей и еще более скучных братьев, включая и твоего друга Умата, нет дома. Они отбыли на какую-то мрачную церемонию, не знаю куда. Поэтому тебе не грех попробовать воспользоваться преимуществами своего внезапного появления, иными словами, моим одиночеством, верно? Наверняка ты полагаешь, что, пока ты лежал в кровати в своей зимней спячке, я пользовалась услугами конюхов. Отдавалась этим сыновьям рабов на снопах соломы.

Вслед за Инсил он прошел по коридору, по скрипучим половицам, покрытым истертыми ковриками мади. Инсил была рядом, ужасно близко, но казалась призраком в сумеречном свете, просачивающемся сквозь щели между ставнями.

— Для чего ты терзаешь мое сердце, Инсил, когда оно и без того твое?

— Мне нужно не твое сердце, а твоя душа.

Инсил рассмеялась.

— Соберись же с духом. Ударь меня, как бьет меня отец. Почему бы и нет? Разве телесные наказания не самая обычная вещь?

— Нет, — горячо возразил Лутерин. — Наказания? Послушай, когда мы поженимся, я сделаю тебя счастливой. Мы можем ездить вместе на охоту. Мы никогда не расстанемся. Мы будем жить в лесах...

— Ты же знаешь, что для меня комната всегда была милее леса.

Инсил помедлила, положив руку на ручку двери, терзая его улыбкой, выставив ему навстречу свою еще неразвитую грудь, обтянутую льном и кружевами.

— Там, снаружи, люди гораздо лучше, Сил. Не смейся. Зачем делать из меня дурака? Я знаю о страдании ровно столько же, сколько и ты. Целый малый год я провел без сознания — разве можно представить худшее наказание?

Инсил положила палец ему на подбородок, потом передвинула к губам.

— Мудро отдавшись во власть параличу, ты сумел избежать худшего наказания — жить под пятой деспотов-родителей в этом обществе покорных, где тебе, например, приходилось путаться с нелюдью, чтобы получить толику облегчения...

Увидев, что он покраснел, Инсил улыбнулась и сладчайшим голосом продолжила:

— Ты никогда не пытался заглянуть в собственные страдания? Ты без конца упрекаешь меня в том, что я не люблю тебя, но разве я обращаюсь с тобой хуже, чем ты сам обращаешься с собой?

— О чем ты говоришь, Инсил?

Ее слова причиняли ему неизъяснимое мучение.

— Твой отец дома или снова на охоте?

— Дома.

— Насколько я помню, он вернулся с охоты всего за два дня до того, как твой брат покончил с собой. Ты никогда не думал о том, почему Фавин решил убить себя? Мне кажется, он узнал что-то, что ты отказываешься понимать.

Не отрывая темных глаз от лица Лутерина, она открыла дверь позади себя; та распахнулась настежь, и солнечный свет залил их, стоящих на пороге друг против друга, уже готовых к поступку, но еще не помирившихся. Он схватил Инсил, с трепетом открыв, что она еще больше необходима ему, чем когда-то, и, как всегда, чувствуя, насколько она непонятна ему.

— Что такое узнал Фавин? Что я не хочу понимать?

Знаком ее власти над ним было то, что он всегда требовал от нее ответа.

— То, о чем узнал твой брат, стало причиной паралича, в который ты поспешно сбежал, — ведь это не настоящая смерть, так, притворство.

Она озадаченно подняла бровь. Инсил было всего двенадцать лет и один теннер, она была еще почти ребенок, и тем не менее серьезность жестов делала ее гораздо старше.

Лутерин вошел вслед за ней в комнату, тщетно подавляя в себе желание расспрашивать, но не в силах пошевелить языком.

— Откуда ты узнала про моего брата и про меня, Инсил? Ты все выдумала, чтобы придать себе загадочности. Ты постоянно сидишь в четырех стенах...

Инсил поставила кувшин на стол возле охапки белых цветов, которую принесла сюда раньше. Те лежали, рассыпанные на полированной столешнице, в которой головки цветов отражались, словно в туманном зеркале.

Будто обращаясь к самой себе, девушка проговорила:

— Я не хочу, чтобы ты вырос таким, как другие мужчины в здешних краях...

Она подошла к окну, наполовину закрытому тяжелыми коричневыми шторами, свисающими от потолка до пола. Инсил стояла лицом к окну, но Лутерин чувствовал, что она не смотрит наружу. Двойной свет солнц, изливающийся с двух сторон, растворял девушку в себе, словно поток, и ее тень на полу казалась еще более тонкой, чем она сама. Инсил в очередной раз демонстрировала свою ускользающую натуру.

В этой комнате юноша никогда не бывал, но это была типичная комната дома Эсикананзи, заставленная массивной мебелью. От тяжелого, отчасти привлекательного, отчасти внушающего отвращение запаха кружилась голова. Возможно, единственной целью хозяев было собрать как можно больше мебели, в основном деревянной, в преддверии долгих лет прихода Вейр-Зимы, когда о том, чтобы сделать новую мебель, придется забыть. Здесь имелась просторная кушетка с резной спинкой и массивный гардероб, который доминировал в комнате. Вся мебель была привезена из других стран, Лутерин видел это по стилю.

Не отводя от Инсил глаз, он затворил за собой дверь. Инсил же, словно жениха в комнате не было вовсе, принялась расставлять в вазе цветы, наливать воду из кувшина, раздвигая стебли длинными пальцами.