Зигмунд Фрейд - [45]
Голос Зигмунда прервался. Его печальный взгляд был устремлен на дно кружки, которую он все еще сжимал в руках. Чайная пленка на остывшей поверхности задрожала. Дэвид был несколько озадачен. Ему показалось, что он что-то упустил в повествовании старика, так как не смог уловить связь между «человеком-крысой» и тем маньяком на железнодорожной станции. Он только хотел задать уточняющий вопрос, как Зигмунд сам неожиданно продолжил:
– Но был еще один молодой человек, по поводу которого у меня сложилось схожее впечатление, но который оказался гораздо более жестоким в своих фантазиях…
Его голос зазвучал таинственно, словно из глубины прошлого.
– Мне было 54 года. Я был уже достаточно признанным ученым. К тому времени вышел мой самый значимый труд «Толкование сновидений». Моя теория была официально признана, и я даже получил звание почетного гражданина Вены. Чтобы попасть ко мне на прием, нужно было записываться заранее, но пациенты готовы были ждать неделями, только бы получить мою консультацию. Жизнь мне казалось налаженной и устоявшейся, и вот тогда-то я увидел его. Однажды вечером, возвращаясь домой через нижнюю часть Берггассе, я наткнулся на неотесанного узколицего юнца с нелепыми усиками. В поношенной одежде и засаленной черной шляпе он продавал акварельные картинки, разложенные на тротуаре неподалеку от моего дома. Я помню, как он посмотрел на меня… очень странно и неприятно…, словно зыркающий из темноты недобрый зверек… Стараясь не придавать его взгляду особого значения, я вежливо улыбнулся и прошел мимо. В течение нескольких последующих дней я неоднократно видел его на нашей улице и даже поинтересовался у домочадцев, знает ли кто-нибудь, что это за молодой человек. Не скажу, что меня пугало его присутствие около дома, но что-то настораживающее и отталкивающее было во всем его обличии. На следующей день мне рассказали, что этот юноша живет в мужском общежитии в северном районе Бригиттенау, что находится в трех километрах от Берггассе, и влачит крайне жалкое существование. Я также узнал, что, приехав в Вену, он поселился в старом доме возле Западного вокзала, принадлежавшем некоей польке, и вскоре отправился на вступительный экзамен в Имперскую академию искусств. Но его работы не удовлетворили комиссию, посчитавшую, что «рисунки-образцы неадекватны и содержат слишком мало портретов», и поэтому в число поступивших он не попал. Отвергнутый Веной как студент-художник, он жил на небольшие деньги, которые получал от своей матери, но после ее смерти от рака деньги закончились, и ему пришлось искать случайные заработки, в том числе трудиться чернорабочим. По некоторым слухам, он укрывался от службы в армии, отчего постоянно менял квартиры, оказываясь порой и в ночлежках рядом с городскими бродягами. Нищета, безысходность и бродяжничество вынудили его спасаться продажей своих рисунков. Судя по тому, что изо дня в день он раскладывал у дороги одни и те же картинки, они не пользовались большим спросом у горожан. Признаться, мне стало даже жаль этого бедолагу, и я решил приобрести одно из его творений. Он был крайне смущен моей заинтересованностью и выглядел застигнутым врасплох. Пока я рассматривал его картинки, он безучастно стоял в стороне, нервно скукожившись и недоверчиво следя за мной. Мне показалось, что чем дольше я находился рядом с ним, тем больше меня охватывал необъяснимый ужас, будто бы я оказался в лапах одержимого психопата. В какой-то миг я пожалел, что остановился около его картинок. Чтобы поскорее избавиться от этого невыносимого чувства, я наспех выбрал небольшой акварельный рисунок, изображавший каменную церквушку на фоне зелени и гор. Он попросил за нее какую-то ничтожно малую цену. Я заплатил сумму в три раза превышающую ее и, забрав рисунок, пожелал ему всего хорошего. Дома, разглядывая картинку, я захотел отыскать, нет ли на ней подписи автора. В углу рисунка я нашел автограф: «Адольф Гитлер. 1910 год».
– У меня нет слов! – сраженный концовкой, воскликнул Дэвид. – Так значит, «человек-крыса» и Гитлер между собой как-то связаны?
– Насколько мне было известно, Гитлер испытывал двойственные чувства к покойному отцу и нездоровую привязанность к матери… Но я считаю, что он был просто сумасшедшим… – не вдаваясь в подробности, уклончиво ответил Зигмунд.
Мистические концы ошеломляющей истории и драматичного случая на станции цеплялись друг за друга в воображении Дэвида и сплетались в пугающую сеть догадок, разорвать которую его логика никак не могла. Он задумался, но Зигмунд его отвлек:
– Вы позволите мне сделать один телефонный звонок? – попросил он, устав от своей болтовни и откинув плед.
– Да, конечно, – занятый своими мыслями, Дэвид автоматически достал свой телефон и протянул его старику. Зигмунд вытащил из кармана аккуратно сложенный пополам блокнотный листок и поморщился, глядя на непривычный аппарат.
– Вы не поможете набрать номер?
– Извините! – спохватился Дэвид и быстро набрал цифры с листа.
– Спасибо… Если вы не против… – поблагодарил его Зигмунд и, встав с кресла, собрался выйти за дверь для личного разговора.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839—1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф.Ф.Павленковым (1839-1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Эти биографические очерки были изданы около ста лет назад в серии «Жизнь замечательных людей», осуществленной Ф. Ф. Павленковым (1839–1900). Написанные в новом для того времени жанре поэтической хроники и историко-культурного исследования, эти тексты сохраняют ценность и по сей день. Писавшиеся «для простых людей», для российской провинции, сегодня они могут быть рекомендованы отнюдь не только библиофилам, но самой широкой читательской аудитории: и тем, кто совсем не искушен в истории и психологии великих людей, и тем, для кого эти предметы – профессия.
Всем нам хорошо известны имена исторических деятелей, сделавших заметный вклад в мировую историю. Мы часто наблюдаем за их жизнью и деятельностью, знаем подробную биографию не только самих лидеров, но и членов их семей. К сожалению, многие люди, в действительности создающие историю, остаются в силу ряда обстоятельств в тени и не получают столь значительной популярности. Пришло время восстановить справедливость.Данная статья входит в цикл статей, рассказывающих о помощниках известных деятелей науки, политики, бизнеса.
Мемуары выдающегося менеджера XX века «Моя жизнь» – одна из самых известных настольных книг предпринимателей, в которой содержится богатейший материал, посвященный вопросам организации деятельности. Выдержав более ста изданий в десятках стран мира, автобиография Генри Форда не потеряла своей актуальности для многих современных экономистов, инженеров, конструкторов и руководителей. За плечами отца-основателя автомобильной промышленности Генри Форда – опыт создания производства, небывалого по своим масштабам и организации.
«Без любви жить легче» – это воспоминания человека, который «убивал на дуэли, чтоб убить, проигрывал в карты, проедал труды мужиков, казнил их, блудил, обманывал», но вечно стремился к благу и, оценивая прошлое, искренне раскаивался во всем содеянном. Приступая к изложению «трогательной и поучительной» истории своей жизни, Л. Н. Толстой писал: «Я думаю, что такая написанная мною биография будет полезнее для людей, чем вся та художественная болтовня, которой наполнены мои 12 томов сочинений…» Перед вами исповедь горячего сердца, которое металось от безверия к отрицанию искусства, но вечно стремилось к внутренней правде: «Когда я подумал о том, чтобы написать всю истинную правду, не скрывая ничего дурного моей жизни, я ужаснулся перед тем впечатлением, которое должна была бы произвести такая биография.».
«Живу до тошноты» – дневниковая проза Марины Цветаевой – поэта, чей взор на протяжении всей жизни был устремлен «вглубь», а не «вовне»: «У меня вообще атрофия настоящего, не только не живу, никогда в нём и не бываю». Вместив в себя множество человеческих голосов и судеб, Марина Цветаева явилась уникальным глашатаем «живой» человеческой души. Перед Вами дневниковые записи и заметки человека, который не терпел пошлости и сделок с совестью и отдавался жизни и порождаемым ею чувствам без остатка: «В моих чувствах, как в детских, нет степеней».Марина Ивановна Цветаева – великая русская поэтесса, чья чуткость и проницательность нашли свое выражение в невероятной интонационно-ритмической экспрессивности.
Когда подняли безымянную плиту, под нею оказались еще несколько тяжелых плит (две были отлиты из металла). Император покоился в четырех гробах, заключенных друг в друга. Так англичане стерегли его после смерти… Наконец открыли последний гроб. В истлевшей одежде, покрытый истлевшим синим плащом с серебряным шитьем (в нем он был при Маренго), император лежал совершенно… живой. Он был таинственно не тронут тлением!