Зигмунд Фрейд - [41]

– История о «кройцлингенском жесте»? – растерянно промямлил явно не готовый к такому вопросу «Юнг», ища ответ в глазах руководителя. Но взгляд последнего ничего не выражал.

– Не утруждайте себя! Я вам напомню! – с издевкой утешил его «Фрейд». – В 1912 году я отправился на Троицу к Бинсвангеру, живущему в Кройцлингене, так как давно уже обещал приехать к нему в ответ на его визиты в Вену. В четверг, 23 мая я написал как Бинсвангеру, так и вам, сообщая, что выезжаю на следующий день. Имея лишь двое суток в своем распоряжении, я не собирался ехать в Цюрих, но предполагал, что вы воспользуетесь этой возможностью и посетите нас в Кройцлингене. Я находился там с середины субботы до середины понедельника. К моему удивлению и разочарованию, от вас не было никаких известий, как и не последовало вашего визита.

Однако в своих письмах ко мне, датированных следующим месяцем и нескольких более поздних, вы высказывали саркастические замечания по поводу моего «кройцлингенского жеста». Эта фраза меня очень озадачила, и прояснить ее удалось лишь спустя шесть месяцев. Во время одной из наших последних прогулок вы объяснили свое негодование тем, что сообщение о моем визите в Кройцлинген получили в понедельник, то есть в день моего возвращения в Вену. Я согласился, что это действительно явилось бы неучтивым предложением с моей стороны, но уверил вас, что послал оба письма, Бинсвангеру и вам, одновременно, в предшествующий поездке четверг. Затем вы внезапно вспомнили, что в конце той недели отсутствовали в течение двух дней. Я, естественно, спросил вас, почему же вы не посмотрели на почтовый штемпель или не спросили у жены, когда прибыло мое письмо, прежде чем высказывать свои упреки. Я предположил, что ваше негодование явно проистекало из другого источника, и вы ухватились за этот шаткий предлог, чтобы оправдать себя. После чего вы стали каяться и согласились, что у вас трудный характер. Признаюсь, у меня также многое накопилось в душе, что требовало выхода, и я прочел вам почти отцовскую лекцию о правильном поведении и восприятии окружающих. Вы согласились с критикой в свой адрес и обещали многое пересмотреть…

– Да…, но как все это относится к моей критике вашего учения?! – недоуменно спросил «Юнг».

– Очень просто, мой друг! – парировал «Фрейд». – В своих письмах и в частных разговорах вы не скрывали вашего раздражения ко мне, причина которого мне часто была не понятна. Учитывая к тому же, что я старался держаться в рамках приличия в нашей с вами переписке и беседах. Но я не уверен… задавались ли вы вопросом… – «Фрейд» намеренно делал паузы между словами. – Насколько искренне и правомерно автор может считать свое детище истинным и совершенным, если оно создано из пренебрежения к своему вдохновителю?.. Вы погрузились в ваше озеро мифологии и мистицизма, разбрызгивая капли раздражения и плюя на берега, от которых оттолкнулись. Потеряв контроль над собой, вы не погнушались обвинить меня, что я якобы относился к своим ученикам как к пациентам, получая либо рабски повинующихся сыновей, либо «дерзких щенков» вроде «Адлера, Штекеля и всей этой наглой шайки, шатающейся по Вене». «Я достаточно объективен, чтобы понимать вашу хитрость. Вы вынюхиваете все симптоматические поступки у людей вокруг вас, и все они опускаются до уровня сыновей и дочерей, которые смущенно сознаются в своих пороках. А вы остаетесь наверху, как отец, – ловко устроились!» – вот ваши финальные в наших отношениях слова, которые вы произнесли в ответ на мое замечание о сходстве ваших теорий с точкой зрения Адлера, что окончательно вывело вас из себя… Поступки, значение и последствия которых вы недооценивали, говорят порой гораздо больше, чем символы и слова.

«Фрейд» отвел взгляд от капитулировавшего «Юнга» и перевел его на притихшую троицу «Адлера, Штекеля и Ранка».

– Я мог бы во многом вас упрекнуть. И в несовершенном знании техники психоанализа, искажающем его суть, и в ревнивом соперничестве за мою благосклонность с целью улучшить ваше материальное благополучие и в отсутствии научной совести, позволяющей наполнять ваши труды откровенными вымыслами. Я мог бы напомнить, как кто-то из вас, попав под влияние социал-революционеров, решил напрочь снести мои основные постулаты и бросился «спасать мир от сексуальности, заново строя его на идеях агрессии». Кто-то же впал в моральное сумасшествие, проявив себя прирожденным журналистом грубого пошива, для которого производимый эффект был намного важнее, чем истинность сообщаемых фактов. Отсюда эти надменные и небрежные в своей самоуверенности утверждения: «Я нахожусь здесь для того, чтобы делать открытия; другие люди могут их доказывать, если им это заблагорассудится». А кто-то, однажды преуспев, превратился из «бедного родственника» в банального хвастуна, кичащегося своим богатством, но быстро забывшего, благодаря кому он сделал свою карьеру и к тому же имевшего бесстыдство заливаться истерическим смехом при упоминании моего имени, когда появились слухи о моей раковой болезни… Мне горько, господа, все это вспоминать, не говоря уже о том, что я нахожу крайне безынтересным и бессмысленным дискутировать с вами о том, что вы отреклись от меня, так до конца меня и не поняв… Что ж… Дискуссию с «женщинами» я нахожу куда более интересной…