Зигмунд Фрейд - [34]

– Вильгельм, доброе утро! – зайдя в палату, сухо поздоровался с ним Шольц. Он спрятал руки за спиной и, дергая пальцами, подзывал нас подойти поближе. Мы вплотную прижались к спине Шольца, испуганно впившись глазами в Вильгельма. Тот сидел на кровати, свесив ноги вниз, беззвучно, но бурно жестикулируя сам с собой, от чего представлялся нам угрожающе непредсказуемым Приветствие главврача он пропустил мимо ушей.

– Как спалось, Вильгельм? – поинтересовался Шольц, уже привыкший к недоброжелательности пациента. Вопрос заставил Вильгельма изменить свою тактику. Подняв голову, он выпучил на нас высохшие, серые глаза и, выпятив языком нижнюю губу, стал корчить обезьяньи рожи.

Дождавшись прогресса в общении с пациентом, Шольц безынтересно обратился к нам:

– Как вы видите, пациент крайне неохотно идет на контакт. Вильгельм немногословен. Вернее сказать, он не говорит совсем. Полгода назад, по словам его семьи, он отказался пользоваться речью и перешел на язык жестов. Причину такого решения он никому не объяснил.

Вильгельм грозно сморщил нос и зачавкал беззубым ртом, передразнивая Шольца. Не обращая внимания на выходки пациента, тот продолжил посвящать нас в историю его болезни.

– Клиническая картина, которую вы сейчас имеете возможность наблюдать, характеризуется весьма своеобразными проявлениями. Вильгельм выработал достаточно скудный, но очень доходчивый способ передачи внутренних посылов.

Шольц оглянулся на нас, призывая взглядом внимательнее присмотреться к сумасбродному пациенту.

– Одна из излюбленных реакций Вильгельма на попытку заговорить с ним – это использование лицевых мышц, в частности, окологубных, для выражения своих эмоций.

Разоблаченный Вильгельм зачавкал с еще большим усердием и нескрываемым пренебрежением ко всем собравшимся вокруг него. Ужимки, сопровождавшие беззвучное чавканье, приняли, в свою очередь, крайне издевательский характер.

– Сейчас мы наблюдаем выражение недовольства Вильгельма, – скучно прокомментировал Шольц поведение своего подопечного. – В случае хорошего расположения духа, его лицевая экспрессия принимает более умиротворенное и спокойное выражение. И будет замечательно, если он еще не будет совать себе в рот всякую дрянь! – нравоучительно потряс указательным пальцем Штольц.

Вильгельм, которому явно наскучила утренняя проповедь лечащего врача, на миг застыл и, как нам всем показалось, натужился. Его лицо покрылось лиловым багрянцем.

– А вот и вторая реакция Вильгельма! – предупредил Штольц.

Вильгельм скособочился и, слегка приподнявшись с постели, бесстыже испортил воздух. По палате разнеслась густая вонь.

– К этой реакции Вильгельм прибегает в случае недовольства или несогласия с любой критикой и осуждением в свой адрес, – зажав пальцами нос, прогнусавил Штольц. Не вправе покидать раньше времени палату, мы спасались от удушающего смрада, отчаянно обмахиваясь руками.

Насладившись зрелищем, Вильгельм заторможенно опустил голову вниз и сник, словно погрузившись в сон.

– Самая безобидная реакция, – с облегчением озвучил Шольц. – В таком положении Вильгельм может сидеть часами, не доставляя никому никаких хлопот.

Но не тут-то было! Видимо, не желая превращать наш утренний обход в легкую прогулку, Вильгельм оживился и запустил руку в штаны, ощупывая себя до не приличия аутоэрогенным образом.

– Самая вызывающая реакция! – насторожился Шольц, с опаской следя, как его пациент, закатив глаза, принялся яростно стимулировать себя. Проще говоря, мастурбировать.

– Нам стоит удалиться, прежде чем он нас всех тут обрызгает, – предусмотрительно предложил Шольц, после чего мы быстро покинули палату.

– Вот такой пациент, – пробурчал Шольц, повернувшись ко мне. – Что вы о нем думаете, коллега?

– Очень занимательный случай, – сказал я и, немного поразмыслив, добавил: – Вполне возможно, что мы имеем дело с «диссолюцией Джексона», имеющей под собой поражение трех основных центров мозга: моторного, акустического и визуального, что привело к моторной и сенсорной афазии с осложненной алексией.

По обескураженному виду Шольца я догадался, что он мало, что понял из сказанного мною, но дабы не потерять лицо, он скептически промолвил:

– Кто знает, кто знает? В голову ему, к сожалению, не заглянешь…

Через несколько дней Шольц отправился в отпуск, передав руководство отделением мне. Под мою ответственность целиком перешло сто шесть пациентов, а в подчинении оказались десять медицинских сестер, два младших врача и один аспирант. Я очень быстро освоился с руководящей должностью и с важностью подошел к своему делу Мне нравилось осматривать пациентов, изучая их симптомы и выявляя правильные диагнозы. Так, например, одному из пациентов только я сумел поставить верный диагноз, что вызвало со стороны прочих коллег глубокое уважение ко мне, и о чем с восхищением пересказывали друг другу члены Венского общества неврологов. Обо мне прошел слух даже в Америке, когда мой диагноз подтвердился биопсией мозга пациента, проведенной после его неожиданной кончины. Но Вильгельм… Он был для меня словно неразгаданный ребус. Мне пришлось просидеть с ним не один вечер, порой до поздней ночи, чтобы понять суть его болезни. Должен признаться, что поначалу я мало верил в успех моего метода, поскольку все мои попытки разговорить Вильгельма разбивались об его ожесточенное сопротивление.