Пока он говорил, память Жюли проходила под портиком, пробовала на вкус холод вестибюля, на ощупь вешала соломенную шляпу на оленьи рога… «Смогу ли я любить свой дом, достаточно ли буду любить двух моих Карнейянов, их молчание, их высокомерие, их аскетизм?» Она добралась до голубой комнаты, выцветшей от солнца под потолком с перекладинами. «Я перекрашу её в розовый». Белая изнанка осиновых листьев, как речная рябь, осветила её воспоминания, и она выглянула из окна голубой комнаты. «Если только я не перекрашу её в светло-жёлтый». Из окна овальной комнаты на вершине башни перед пятнадцатилетней Жюли де Карнейян с белокурыми косами, обрамляющими упрямый лоб, открывались круглые макушки двух лип, затеняющих террасу, спины кобыл, склонивших головы на ограду загона, макушка Карнейяна-отца, накрытая плоской фуражкой, его ореховая тросточка… Так значит, вся путаница дорог, «винтовая лестница», обещанная гадалкой, вела просто и неотвратимо в её старую девичью комнату?
Они спускались по лестнице, не слишком беспокоясь о том, что весь дом ещё спит, не приглушая голосов и стука сапог.
– Чтобы я да не захватила спиртовку!
– Аптечка уложена отдельно, в одеяле… Завидев их, лошади дружески заплясали на месте, и Жюли подошла к каждой с приветом, с сахаром, с покаянием, возобновляя былую дружбу. Сёдла, поводья, стремена, истёртые за долгую службу, лоснились от старости и заботливого ухода. Чтобы получше приласкать чубарую кобылу, неказистую и обладавшую множеством достоинств, Жюли бросила в грязь ненужный стек.
Давно отлучённая от вольного воздуха и странствий, она немного путалась в сезонах и ландшафтах, представляя себе, как срывает сливы и ландыши, землянику и шиповник. Её манили приречный бечёвник и упругий перегной верещаников. Но яснее всего ей виделась одна песчаная дорога, мягко глушившая конский шаг, заросшая по обочинам терновником, цеплявшимся за гривы лошадей, кислой ежевикой и колючим репейником, разбитая дорога, которая когда-то тесно прижимала друг к другу Жюли и другого всадника, радующихся этой тесноте… «Эрбер… И мои длинные волосы, рассыпавшиеся, когда он запрокидывал мне голову…» Она уткнулась лбом в шею Туллии, скрыв последнюю мимолётную слабость. Потом, полная решимости, повернулась к брату, в то время как Ласточка, высокая кобыла в чулках незапятнанной белизны, трепещущими ноздрями фанатички ловила и целовала руку Карнейяна.
«Ах! – подумала Жюли. – он, по крайней мере, забирает с собой всё, что любит…»
