Жюльетта. Том II - [4]

Теперь, друзья мои, позвольте мне описать великолепный город, куда мы въехали на следующее утро. Некоторые подробности очистят ваше представление о Флоренции от глупостей, навеянных множеством скабрезных анекдотов, и мне думается, такое отступление прибавит живости моему правдивому рассказу.

Построенная воинами Суллы, украшенная триумвирами, разрушенная Аттилой, вновь отстроенная Карлом Великим, увеличившая свои границы за счет древнего города Физолы, бывшего когда-то ее соседом, от которого ныне остались лишь развалины, долгие десятилетия раздираемая междоусобицами, захваченная семейством Медичи, которые правили ею две сотни лет, и наконец перешедшая во владение царствующего Лотарингского дома, Флоренция в наши дни управляется, как, впрочем, и вся Тоскана, чьей столицей она является, Леопольдом, великим герцогом и братом королевы Франции[2] — деспотичным, надменным и безжалостным принцем, таким же гнусным и распутным, как и вся его семья, в чем вы скоро убедитесь из моего рассказа.

Вскоре после прибытия в этот город я заключила, что флорентийцы до сих пор с тоской вспоминают своих земляков-принцев и под владычеством чужестранцев чувствуют себя весьма неуютно. Никого не трогает напускная простота Леопольда, а его костюм, сшитый в народном стиле, не может скрыть германскую спесивость, и тем, кто хоть немного знаком с духом и нравами австрийской династии, понятно, почему ее членам гораздо проще принимать добродетельный вид, нежели сделаться по-настоящему добродетельными.

Флоренция, лежащая, как утомленная женщина, у подножия Апеннинского хребта, разделяется на две части рекой Арно; центр тосканской столицы чем-то напоминает сердце Парижа, рассеченное надвое Сеной, но на этом сходство между двумя городами заканчивается, так как во Флоренции жителей намного меньше, соответственно не так велика ее территория. Красновато-бурый гранит, из которого выстроены самые крупные здания, придает городу неприятный унылый вид. Если бы я не относилась с таким предубеждением к церквям, я бы, наверное, описала их, хотя бы бегло, но мое отвращение ко всему, связанному с религией, настолько неодолимо, что я не смогла заставить себя войти ни в один из этих храмов. Зато на следующий же день я поспешила в великолепную галерею столь же великолепного герцогского дворца. Я не в силах передать вам свой восторг от увиденных шедевров. Я обожаю искусство, оно меня живо волнует, как и все остальное, в чем отражается великая Природа. Достойны наивысших похвал те, кто любит и копирует ее. Есть только один способ заставить Природу открыть свои тайны — непрестанно, упорно изучать ее; только проникнув в ее самые сокровенные тайники, можно понять и принять ее без всяких предубеждений. Я всегда восхищаюсь талантливой женщиной; меня прельщает красивое лицо, но обаяние таланта пленяет гораздо сильнее, и мне кажется, второе приятней для женского самолюбия, нежели первое.

Мой чичероне, как легко догадаться, не замедлил показать мне ту знаменитую комнату, в которой Козимо Медичи застали за непристойными, но довольно невинными шалостями. Великий Вазари расписывал потолок в этом зале, когда туда вошел Козимо вместе со своей дочерью, к которой питал безумную страсть, и даже не подумав о том, что на лесах, над его головой, в это время может работать художник. Коронованный поклонник инцеста начал обхаживать предмет своей похоти. Устроившись на кушетке, любовники бурно ласкали друг друга на глазах пораженного мастера, который при первой же возможности поспешил прочь из Флоренции, резонно полагая, что невольного свидетеля этой кровосмесительной связи сиятельного лица ожидает незавидная участь. Опасения Вазари были совсем небеспочвенны в ту пору и в том городе, где не было недостатка в преданных учениках Макиавелли, поэтому с его стороны было разумно скрыться от фатальных последствий этой мудрой доктрины.

Немного дальше мое внимание привлек алтарь из литого золота, украшенный драгоценными камнями, — один из тех предметов, которые неизменно возбуждают во мне священное чувство собственности. Как мне объяснили, эта сказочно богатая и мастерски исполненная безделушка представляла собой «ex-voto»[3], который великий герцог Фердинанд II, умерший в 1630 году, обещал святому Карлу Борромео за свое исцеление. Подарок уже находился в дороге, когда Фердинанд скончался, тогда его наследники, будучи трезвомыслящими людьми, порешили, что коль скоро святой не услышал молитвы, они освобождены от оплаты, и затребовали сокровище назад. К каким только причудам не приводит суеверие, и можно с уверенностью сказать, что из всех бесчисленных человеческих безумств подобная, несомненно, оказывает наиболее разрушительное действие на разум и душу.

Затем мы перешли в соседний зал полюбоваться знаменитой «Венерой» Тициана, и я должна признать, что это величайшее произведение потрясло меня сильнее, нежели «ex-voto»[4] Фердинанда — красота Природы возвышает душу, между тем как религиозный абсурд ввергает ее в уныние.

На большом полотне изображена очаровательная блондинка с прекрасными глазами, правда, игра света и тени подчеркнута чересчур резко для светловолосой женщины, чья прелесть, равно как и ее характер, обыкновенно заключается в мечтательной нежности. Прелестница возлежит на белом ложе, одной рукой она ласкает цветы, другой, изящно согнутой, пытается прикрыть свой восхитительный бутончик; вся ее поза дышит сладострастием, а детали этого прекраснейшего тела можно рассматривать бесконечно. Сбригани заметил, что, на его взгляд, эта Венера поразительно похожа на нашу Раймонду, и я согласилась с ним. Прелестная наша спутница залилась краской, когда мы поделились с ней своим открытием, и жаркий поцелуй, запечатленный мною на ее губах, показал ей, насколько я разделяю мнение своего супруга.