Жюльетта. Госпожа де... Причуды любви. Сентиментальное приключение. Письмо в такси - [8]

— Мне кажется, у вас прекрасное настроение.

— Да нет, просто я немного замерзла и решила попрыгать и потанцевать, как танцуют кучера.

— Кучера танцуют? — спросил Ландрекур.

Жюльетта ответила, что зимой, особенно в городах, расположенных на больших реках, они только и делают, что танцуют.

— Похоже, вы много путешествовали в своей жизни?

— Нет, совсем мало, только от случая к случаю.

Ландрекур остановил машину перед гостиницей «Вербы». Вышел из нее и вошел в гостиницу один, а через две минуты, садясь в машину и захлопывая дверцу, сообщил:

— Ни единой комнаты.

Жюльетта засмеялась.

— Вы смеетесь? Вы находите, что это очень весело? — раздраженно спросил он.

— Извините меня, это нервы.

— У меня нет ни малейшего желания смеяться, — вновь заговорил он с явно выраженным недовольством. — Ну что ж! Мы пойдем от двери к двери и будем стучаться к жителям. Это может продлиться всю ночь.

— К жителям? — робко произнесла Жюльетта. — Но зачем же к жителям? Поедемте лучше к вам.

Ландрекур пожал плечами:

— Но я же вам уже сказал, что я уезжаю на рассвете. Мой дом закрыт, там нет ни души, все разъехались до 1 октября.

— О! Все это не имеет значения, поскольку речь идет только об одной ночи. Мне ничего не нужно. Разве что я попросила бы вас одолжить мне расческу и мыло, вот и все.

Он задумался:

— В конце концов, вы правы. Это, безусловно, самое простое решение.

И они отправились в путь.

Не прошло и часа с тех пор, как они покинули вокзал, с тех пор, как пожилая дама, с которой Жюльетта столкнулась на ступеньках вагона, когда спрыгивала на платформу, заняла напротив г-жи Валандор освободившееся место. Эта пожилая дама с живым взглядом, с простой и энергичной манерой вести себя, с какой-то печатью добродушия и шаловливости в движениях и вообще во всей ее фигуре вошла в купе, неся в руке легкий чемодан из полотняной ткани. Она бросила восхищенный взгляд на иллюстрированные журналы, разбросанные по кушетке, ни минуты не колеблясь выбрала один из них и безмятежно, в грохочущей тишине идущего поезда, сидя напротив спящей г-жи Валандор, погрузилась в чтение, в то время как практически незнакомые друг с другом Жюльетта и Ландрекур ехали по шоссе в направлении дома, который назывался «Под ивами». Они молчали, и Жюльетта размышляла о том, какой вопрос можно было бы задать, чтобы и не показаться нескромной, и узнать поближе человека, с которым свел ее случай.

— Вы женаты? — спросила она.

— Нет, обручен, а вы?

— А я вдова, — ответила Жюльетта.

— Вдова? — переспросил он, тихо засмеявшись.

— Вы смеетесь, вы находите, что это очень забавно?

— Извините меня, это нервы. — И чтобы извинение его прозвучало более убедительно, а также чтобы проявить интерес к ней, он еще спросил. — А давно вы стали вдовой?

Жюльетта стала загибать пальцы:

— Семь или восемь месяцев, но это все равно было неминуемо. Какая великая ошибка — выходить замуж. И зачем вообще это делать, когда ты просто изначально чувствуешь себя вдовой.

— Изначально чувствовать себя вдовой? Какая странная мысль. Вот почему вы грустите, а я было подумал, что вам весело.

— Да, я грустна, но я не жалуюсь на это: быть грустной — это более спокойно, а быть вдовой — менее одиноко.

— Ах, мадам! — воскликнул Ландрекур, — Юность, заставляющая вас говорить глупости, служит вам одновременно и извинением.

Минутой позже они свернули с шоссе и углубились в обсаженную кедрами аллею.

— Какие прекрасные деревья, они такие черные, — заметила Жюльетта.

— Это ливанские кедры, а там, в конце аллеи, вон видите, стоит мой дом. Мы прибыли.

И по мере того, как он говорил, дом, внезапно освещенный светом фар, возникал из темноты в глубине двора, окаймленного посаженными полукругом ивами. Больше Жюльетта ничего не смогла рассмотреть. Она вышла из машины и последовала за Ландрекуром, который уже открыл дверь и зажег свет в прихожей. Он провел ее в гостиную, попросил сесть и извинился, что оставляет ее одну.

Никогда раньше Жюльетте не приходилось видеть комнат, похожих на эту гостиную. Здесь было много мебели, и лампы отбрасывали слабый свет на столы. На одних, покрытых коврами и стоящих около канапе, лежали толстые книги и альбомы, другие, без ковров, были заставлены различными предметами, часто теснящимися на подносах. Большое количество картин, как пейзажей, так и портретов, почти полностью скрывало серые деревянные панели стен, а над камином, очень простым, до самого потолка доходило овальное зеркало, отражавшее находящееся на другом конце комнаты канапе и стоящие по обеим его сторонам высокие этажерки с бюстами. Полосатые шторы из синего репса и зеленого велюра скрывали три окна, ниспадая на ковер, на белом фоне которого можно было различить рисунок из трилистников, камешков и черных инициалов. Гобеленовая ткань такого же рисунка, но с желтым фоном, покрывала одни предметы мебельного гарнитура, в то время как другие были затянуты той же материей, что пошла на шторы. На пианино стояла бронзовая скульптура в виде двух рук, держащих открытую книгу. На ней были выгравированы две фразы, по одной на каждой странице. «Я не нуждаюсь в истине, я доверяю» и «Нужно смеяться, чтобы меня утешить».