Жюльетта. Госпожа де... Причуды любви. Сентиментальное приключение. Письмо в такси - [134]

Сесилия получила живые, но безымянные знаки почитания: настоящие деревья — ракитники, розовые кусты и рододендроны, на которые она смотрела с убитым видом, а Одиль восхищалась:

— Эти деревья — просто прелесть, — приговаривала она.

— Им не хватает птиц и бабочек. Одиль, я очень несчастна, но только не говорите об этом. Если вас спросят, от чего я умерла, скажите, что я умерла от тревоги, и посадите эти деревья на моей могиле. «Тревога» — это слово конца.

Дом превратился в парк, и Гюстав, сначала удивленный цветочным нашествием, вскоре встревожился:

— Мне надоело, хватит, — заявил он, и Сесилия, не придумав ничего лучшего в свое оправдание, сказала, что будто бы воспылала безумной страстью к растениям.

— Я вижу, что безумной, и начинаю подозревать, что ты действительно сошла с ума. Неразумные расходы не всегда бесполезны, но это просто-таки классический пример отсутствия меры, так что будь любезна, положи этому конец.

Одиль присутствовала при их разговоре.

— Это ребячество! — вступилась она, — разве месье не понимает, что мадам хочет поразить Дэдэшек?

— Месье и мадам Дубляр-Депом, — поправил ее Гюстав и улыбнулся жене: — А! Ты хочешь поразить Дубляров? Зачем же скрывать это от меня? Это прекрасная идея, и я ее приветствую.

— Ты приветствуешь идею, которая не похожа на меня, — отвечала Сесилия со смехом.

Он поцеловал ее, также смеясь, а на следующий день, накануне ужина, которого у нее было множество причин опасаться, она сидела в своей пещере Али-Бабы, когда Одиль объявила ей, что внизу ожидает мадам Ило.

— Куда мне ее деть? — осведомилась Одиль.

— Мадам Ило? Она здесь?

— Собственной персоной.

— Это чудо.

Печальная, но кокетливо одетая, надушенная, расфуфыренная, возбужденная, Жильберта ворвалась вихрем, воскликнув:

— Простите, что явилась к вам без предупреждения, но мне нужно было вас видеть. Я так одинока, Сесилия.

— Что-то не так?

— Скажу вам начистоту: я надеялась поехать в Испанию, а потом вдруг узнала, что Александр завтра возвращается в Париж.

— Я не знала.

— Я, впрочем, почти отказалась от этой поездки: в Испании, как говорят, женщине достаточно появиться в компании с мужчиной, чтобы ее перестали уважать. Можно подумать, что испанцы живут еще во времена турок, — сказала она наудачу, а затем, после множества вздохов, добавила: — Ваш брат причиняет мне много горя, не лишая надежды, вот это-то и ужасно.

— Все ужасно, моя дорогая Жильберта, а в эту минуту я хотела бы оказаться далеко от банков, в повозке бродячих музыкантов.

— Что? У вас очаровательный муж, вы даже очень симпатичная, вы — исключение, вам можно дать восемнадцать лет, и вы еще жалуетесь?

— У меня нет ровесников. Ах, Жильберта, я должна вам сделать очень важное и срочное признание.

— Мне? Правда?

— Я впутала вас в свою ложь.

— Это доказательство дружбы, я вас благодарю, — отвечала Жильберта, тогда как Сесилия нестерпимо страдала от того, что ей приходится делать своей союзницей женщину, в которой угадывалось честолюбие и которая совсем ее не привлекала.

— Дело все в том письме, которое я потеряла, когда провожала вас тогда на вокзал. Так вот, по несчастной случайности оно попало в руки человека, который пришел сюда ко мне…

— …и потребовал денег.

— О, если б только это, я бы выкрутилась, но он потребовал, чтобы я пригласила его на ужин. На ужин сюда, завтра вечером.

— Ужин у вас дома — это стоит миллионов! Скоро он совершит Бог знает какое мошенничество и будет похваляться знакомством с вами и тем, что вы принимали его у себя. Как он был одет?

— О! Знаете, в наши дни князья, лавочники, служащие и воры одеваются одинаково. Гюстав видел издали, как он отсюда выходил, расспросил меня о нем, и, поскольку в моих мыслях вы были связаны с воспоминанием об этом потерянном письме, ваше имя первым пришло мне на ум. Я сказала Гюставу, что почувствовала себя плохо, а Андре Варэ, наш семейный врач, не смог прийти, и тогда я позвонила вам домой…

— Ко мне? Там никого нет.

— …и попросила не знаю кого, возможно вашу горничную…

— Я о ней только мечтаю.

— …прислать ко мне врача, вашего знакомого.

На этих словах Жильберта возмутилась: она обвинила Сесилию в том, что та поставила ее в ложное, мучительное и невыносимое положение:

— Если ваш муж станет меня расспрашивать, что я ему отвечу?

— Я не знаю.

— Как же я буду защищаться?

— Я ничего не знаю. Простите, Жильберта, мне очень жаль: меня застигли врасплох, и я сказала Бог весть что.

— Бог весть что — это уж слишком. Я отказываюсь нести ответственность за визит, который вам нанес этот опасный тип.

Зная, что Сесилия не станет с ней ссориться, поскольку не сможет открыть Гюставу причину их размолвки, она встала и сладеньким тоном изложила ей свои сожаления от того, что не может ей помочь, однако Сесилия была уже в меньшем замешательстве, чем предполагала Жильберта, ибо у нее было оружие, способное заставить задуматься:

— Я поставила вас в неудобное положение и признаю это, но, поскольку мы не подруги, я не могу поставить себе в упрек злоупотребление вашей дружбой, — сказала Сесилия. — Раз мой брат приезжает завтра, он найдет способ помочь мне выкрутиться. Я ему все объясню и знаю, что он обо всем этом подумает.