Жвачка и спагетти - [5]

– В каком отношении?

– Он не решается дать заключение о самоубийстве и не может достаточно уверенно утверждать, что это убийство. Поэтому он будет рад услышать мое мнение – и ваше, синьор, я уверен, когда я скажу ему, кто вы.

Сайрус А. Вильям понял, что это и есть случай, когда он сможет дать урок этим дилетантам-итальянцам, столь же невежественным в современной криминалистике, как шерифы из старых вестернов. Весь трепеща, он поднялся.

– Итак, мы идем?

– Идем, синьор.

Вопреки этому заверению, Ромео Тарчинини продолжал разбирать бумаги у себя на столе, не вставая с кресла. Раздраженный американец заговорил резче, чем это подобало:

– For God's sake![7] Шевелитесь же!

Тарчинини, бесспорно, был не в состоянии усвоить заокеанский стиль.

– Что с вами, синьор?

– Но ведь каждая упущенная минута невосполнима!

– Для кого?

Ошеломленный такой безответственностью, Лекок не мог ответить, и комиссар развил свою мысль:

– Для мертвого? Что ему теперь минута... Я думаю, ему и на час глубоко наплевать...

– Но если это убийство, убийца может бежать!

– Я вам уже говорил, синьор, из Вероны не бегут. Если мы имеем дело с преступлением, причиной его не может не быть любовь, так что убийца останется тут, поближе к предмету своей любви, и я до него доберусь.

– А если причина – не любовь?

– Не может быть, синьор. Только не в Вероне!

Нервы Сайруса А. Вильяма были натянуты до предела. Садясь в машину комиссара, он не удержался и заметил своему спутнику:

– Я думаю, что никогда не смогу понять вас, итальянцев!

Вы совершенно не думаете о времени, которое для нас является важнейшим фактором.

– Потому что, синьор Лекок, привыкли к вечности.

* * *

Комиссар Людовико Тарволи принял своего коллегу с живейшими изъявлениями дружеских чувств. Двое мужчин пожимали друг другу руки, обнимались, целовались под возмущенным взглядом Сайруса А. Вильяма, который смотрел на них с омерзением английской старой девы, наблюдающей в зверинце Риджентс Парка за любовными играми обезьян. Представленный Тарволи, Лекок также стал объектом приветствий, которые разозлили его еще больше. Трое мужчин разместились в засаленных комиссариатских креслах, и Сайрус А. Вильям не замедлил обнаружить, что оба полицейских, погрузившись в общие воспоминания, как будто бы забыли о причине встречи.

– Людовико, а помнишь, какую пару пощечин закатил тебе твой отец, когда узнал, что ты гуляешь с этой девушкой из Сан-Дзено?

– А главное, гуляла-то она с тобой!

– Ты уверен?

– Ладно, скажем, по очереди!

Они расхохотались, хлопая себя по коленям и топая ногами.

– А помнишь, Ромео, как ее звали?

– Погоди... Не Лидия? А может, Аньезе?

– Нет, скорее Альба...

Лекок предчувствовал, что так они переберут всех святых итальянского календаря. Очень сухо он прервал беседу:

– Извините, синьор Тарчинини, но я предполагал, что мы явились смотреть труп?

Повеяло холодом. Ромео попытался смягчить перед своим коллегой грубость столь бестактного вмешательства:

– Е un americano...[8]

И Тарволи, в интонации которого отразилось все презрение древних великих рас к народам без истории, повторил:

– Е un americano... – таким тоном, что Сайрусу А. Вильяму показалось, будто ему дали пощечину. Он покраснел до корней волос, и в эту минуту, будь его воля, он не колеблясь приказал бы Средиземноморскому флоту Соединенных Штатов открыть огонь по Италии. Но, будучи здравомыслящим человеком, почти тут же успокоился, сообразив, что даже при самом сильном желании пушки американских броненосцев не добьют до Вероны.

– Ромео, мой дражайшей друг, возможно, я напрасно обеспокоил тебя...

– Прекрати, Людовико! Не говори так, ты меня ранишь в самых лучших чувствах! Как это напрасно, если ты дал мне случай повидаться с тобой?

"Опять начинается?" – ужаснулся про себя Лекок, раздираемый желанием крикнуть им, что оба они – проклятые лицемеры, так как, живя в десяти минутах ходьбы от своих занюханных контор, вовсе не нуждаются для встреч при посредничестве мертвого тела. Сайрус А. Вильям решительно чувствовал аллергию к латинскому темпераменту.

– Представь себе, Ромео, сегодня утром, часов в семь, полицейский Марко Морер завершал свой обход и вдруг услышал вопль женщины, обезумевшей от страха. Ему удалось успокоить ее, и она рассказала, что на берегу Адиче лежит труп мужчины, почти напротив пьяцетта Витториа, где начали строить склад, а потом бросили... Конечно, Морер явился мне доложить, но меня еще не было, сам понимаешь, в такую рань... В общем, он вернулся на берег, чтоб разгонять ребятишек, которым вздумается пойти туда играть, и любопытных. Когда я пришел, мне сказали, и я отправился к Мореру. Покойник – человек лет тридцати, хорошо одетый. Судя по его документам, это коммерсант Эуженио Росси. Так вообще-то похоже, что он застрелился из револьвера. На виске еще видны следы от пороха, только оружия не нашли...

– Так, так...

– Теперь, поскольку выстрела никто не слышал, и труп уже совсем остыл, я думаю, может быть, он лежит там давно, а пистолет стянул какой-нибудь нищий, чтобы продать...

– Может быть...

Лекок вмешался в разговор:

– Что говорит судебная экспертиза?

– Экспертиза, синьор? Ничего не говорит, по той простой причине, что туда не обращались.