Жвачка и спагетти - [22]

* * *

При виде Сайруса А. Вильяма Мика широко открыла глаза, но он, не дав ей проронить ни слова, схватил ее за обе руки и горячо воскликнул:

– Синьора, как я счастлив, что застал вас!

Хоть Мика и привыкла к пылкости своих земляков, она впервые слышала такое пламенное заявление. Польщенная, хоть и немного обеспокоенная такой экзальтацией, синьора Росси пригласила его войти, и Лекок только тут заметил, что она в халате, что, как правило, не свойственно людям, собирающимся идти топиться. Подобное наблюдение привело его в замешательство, и Мике пришлось взять инициативу на себя:

– Синьор, что случилось?

– Дело в том... я боялся... Ну, в общем, я хочу сказать, мы боялись, что... что...

– Чего вы боялись?

– Дело в том, что вы так внезапно ушли тогда...

– Я ни минуты не могла больше оставаться рядом с человеком, предпочитающим мне свое спокойствие! Женская гордость этого не допускает!

– Я не то имел в виду...

– Что же тогда?

– Вы заявили, что покончите с собой!

– Да? Я это сказала?

– Вот именно, синьора.

– А правда, красиво вышло?

– Виноват?

– Я рада, что сумела произвести на вас впечатление. Как вы думаете, а он, Орландо, поверил?

Поскольку американец онемел перед этим невинным цинизмом, Мика удивленно посмотрела на него, потом во взгляде ее забрезжила догадка, и взгляд этот выразил безграничное изумление. Она недоверчиво спросила:

– Но вы ведь не приняли моих слов всерьез?

– Но... конечно же, принял, синьора!

– Нет, правда? О! Вот умора!

– Вы казались такой несчастной...

– Но я действительно очень несчастна, синьор! Просто это не значит, что...

Он упорствовал:

– Но вы ведь сказали это?

Она от души потешалась.

– Вы иностранец, синьор?

– Американец.

– В том-то и дело... Вы не разбираетесь в наших обычаях. Сайрусу А. Вильяму показалось, что откуда-то издалека доносится насмешливый хохот Тарчинини.

– И вы пришли, испугавшись, как бы я не убила себя? Как это мило... ужасно мило...

Она приблизилась и нежно шепнула:

– Вам кто-нибудь уже говорил, что у вас очень красивые глаза?

Лекок не знал, говорили ли ему это, зато знал, что если откроет рот, то наговорит грубостей, и, спасаясь от охватившего его головокружения, выскочил вон, хлопнув дверью.

Когда Сайрус А. Вильям спрашивал в отеле свой ключ, ему подали телеграмму из Бостона. Валерия! Она и не подозревала, милая девушка, как вовремя пришла ее телеграмма, и как возросла любовь жениха к ней после его знакомства со слишком легко утешившейся вдовой.

"Сайрусу А. В. Лекоку, Рива Сан Лоренцо э Кавур, Верона, Италия. Удивлена. Точка. Обожаю Колумба. Точка. Настаиваю вашем немедленном возвращении. Точка. Жду объяснений. Точка. Валерия".

Что это могло значить? По какой причине Валерия, так хорошо воспитанная, такая строгая в отношении этикета, такая пунктуальная в вопросе о том, что принято и что не принято, позволила себе послать ему столь нелепую телеграмму? И какого такого Колумба она обожает? Он готов был немедленно телеграфировать своей невесте, требуя ясности, как вдруг в его уме забрезжило неясное воспоминание о другой телеграмме. Он спросил телеграфиста, который подтвердил, что прошлой ночью он в самом деле телеграфировал мисс Валерии Пирсон. Сайрус А. Вильям ощутил холодок в спине. Пересохшими губами он выговорил:

– Вы случайно не сохранили текст моей телеграммы?

– Не знаю, синьор. Сейчас поищу.

Телеграфист не собирался признаваться, что телеграмма не только была заботливо отложена, но и прочитана всем персоналом отеля. Порывшись для виду в бумагах, он как бы случайно наткнулся на нее:

– А! Вот она, синьор. Какая удача!

Глянув на текст, Лекок изумился, какое колдовство могло подвигнуть его на подобную глупость. Вина за это лежала на Тарчинини и его жене с их граппой! Он проклял про себя Верону, этот город погибели, где бостонский джентльмен смог в несколько часов забыть все, чему его учили. Терзаемый раскаянием, он послал невесте новую телеграмму:

"Валерии Пирсон, Линкольн Авеню, 33, Бостон, Массачусетс, США. Просьба принять извинения. Точка. Был утомлен. Точка. Несовместимость климатом Вероны. Точка. Вылетаю послезавтра 13 часов. Точка. Радостью жду встречи вами. Точка. Надеюсь прощение. Точка. Остаюсь любовью. Точка. Сайрус".

Перспектива скорого возвращения в Соединенные Штаты исполнила оптимизма пробуждение Сайруса А. Вильяма. Занимаясь утренним туалетом, он с умилением перебирал в памяти свой бостонский утренний ритуал: физкультурные упражнения, приветствия слуг, на которые он отвечал с благожелательной снисходительностью, спускаясь к завтраку (ах! прохладный апельсиновый сок, тающий во рту порридж, бодрящий аромат жареного бекона!), и первые газетные новости, прочитанные за завтраком. Не без некоторого волнения Сайрус А. Вильям представил себе Валерию законной участницей этого ритуала. Должно быть, Лекоку пришлось несладко, если он с такой симпатией думал о своей будущей супруге. По правде говоря, любовь не занимала молодого и деятельного юриста. Он относил ее к категории обстоятельств, ослабляющих волю, которых человек, желающий преуспеть в жизни, должен остерегаться.

Лекок был настолько уверен, что ди Мартино – нынешний патрон Ланзолини – узнает в Росси своего ежевечернего клиента, что не спешил. Впереди у него было более чем достаточно времени для выполнения добровольно взятого на себя поручения. А может быть, убежденный в виновности Орландо и Мики, он, медля таким образом, хотел дать им несколько часов отсрочки, и – кто знает – возможность бежать: последняя мысль была ему слаще меда, ибо, случись такое, поколебалась бы уверенность Тарчинини в веронских преступниках. В самом деле, единственным, что мешало ему покинуть Италию с легким сердцем, было сожаление, что он уедет, не дав урока нахальному сыщику, напускающему на себя таинственность при расследовании такого простого дела. Тарчинини изобретал несуществующие сложности, чтобы придать себе весу, когда решит, что пора кончать игру и арестовать Ланзолини с его сообщницей. Сайрус А. Вильям попытался представить, как поведет себя Мика, когда за ней придут. Он готов был пожалеть ее, и тут ему послышался шепот: