Жуткие снимки - [7]

– Золотой мой, ты только посмотри!.. Дитё-то правда дико талантливое!!! Ты глянь, глянь!

Из студии донеслось беззлобное, бархатное ворчание Шведа – в том смысле, что ему мешают работать, что да, талантливое, по съемке ясно, и, блин, где вообще обед – и резко оборвалось. Мурка запихала выставляющиеся углы рисунков в папку и застегнула молнию. Захотелось на папку сесть. Или спрятать под диван. Там в ней еще папка поменьше, синяя Васькина, тоже глухо застегнутая. И того, что там застегнуто, – никто видеть не должен. Никто! Через минуту они вошли оба, золотой и белая, юные боги счастья, такие сияющие, будто в ДНК у них пургаториусом и не пахнет. Швед осторожно нес Беллону за самые краешки:

– Кошка, ты это сама рисовала? Прям вообще сама-сама?

– Я рисовать умею: закончила художку.

– Это видно, но вот… Слишком круто для такой девчонки. А ты преподам на подготовительных показывала?

– Свои – нет. Только задания.

Швед подсел к ней – и к папке! – на диван, заглянул снизу в лицо, попросил бархатно:

– Ну, мне покажи еще, а? Котенок мой замечательный, ну тебе жалко, что ли?

Он и вчера на съемках порой впадал в этот приторный тон, каким говорят с милыми детками: хотел быть старшим и ласковым, но не умел. Но смотрел как на человека, поэтому пусть говорит, как хочет… Мурка приоткрыла молнию на папке, вытащила несколько мелких, на А4 рисунков из Летнего:

– Эти я для туристов рисую.

– На еду зарабатываешь? – распереживалась Янка.

– И на бумагу, трусы и кино, – безжалостно ответила Мурка. – Немного, но хватает.

Швед рассматривал аполлонов, помон и нимф молча – взглядом зорким, тяжелым. Когда он так вчера смотрел во время съемки на нее саму, все в животе замирало и щекотно ежилось. Кивнув, он бережно подровнял стопку рисунков и перевел прозрачные, янтарно-жадные глаза на Мурку. Она сдалась и вытащила рисунки получше: статуи, портреты зверюшек-одноклассников, натюрморты из странных вещей вроде туфель, перевернутых будильников и безглазых пупсов, иллюстрации к страшным сказкам – ну, и учебные работы с подготовительных.

– Я хочу на книжную графику поступить, – объяснила Мурка, когда Швед, посмотрев на дикую, злую картинку про Красную Шапочку, поднял на нее обалделые глаза. – Ну и графические книги рисовать…

– Да тут готовый концепт-арт, – Швед посмотрел на рисунок, передернулся и спрятал его под другие. – Лихо, однако… Да ты, я смотрю, только с виду бедная детишка… А внутри-то – бешеный гений!

Янка села рядом со Шведом и прижалась к нему. Оба они изучали каждую работу подолгу. Янка иногда показывала розовым леденцовым ноготком то на одно место в рисунке, то на другое, Швед кивал – а Мурка не могла понять, что они видят: ошибки или удачи? Наконец Швед поднял глаза:

– Ты что, вторую жизнь живешь, что ли?

– А?

– Ты – мастер.

– Я просто много рисую. И много всего смотрю.

– Я тоже много рисую и много смотрю, – сказала Янка. – Но чтоб – так… С такой техникой… Еще толком не учившись… Может, ты правда какая-то… Трехглазая?

Ну и что отвечать на такое?

А Швед показал на папку:

– Там еще чего-то много, а?

– Там самое интересное, – сказала правду Мурка, думая про синюю, Васенькину, папку. – Но давайте не сейчас. А когда я к вам немножко побольше привыкну. Я… Я покажу, правда. Может… Может, вы мне подскажете, что с этим можно сделать.

2

А вечером Швед снова закрыл окно плотной светонепроницаемой шторой, установил свет и позвал работать. Янка опять надела зеленый комбинезон, оставлявший только жуткие дырки на месте глаз, откуда посверкивали синенькие огоньки. Потом Швед превратит зеленую фигуру в чудовище, добавит фон, детали, и получится жуткая странная картинка. Вчера Янка истискала ее так, что до сих пор ребра болят. И лопатки… Днем Швед показал несколько готовых картинок, все утро работал: белый ангел извивается в клешнях склизкого краба, дитя в рваном платьице целует вурдалака – странная жуть, от которой мурашки не только меж лопаток… А уж Красная Шапочка…

– Кто это покупает? – передернувшись, спросила она.

– Да есть клиенты, – усмехнулся Швед. – Тебя вон тоже зацепило, я заметил, а ведь полно таких, кто совсем «добрый вечер», – он покрутил пальцем у виска. – А еще я фотографирую богатых дамочек скучающих. Фантазии их воплощаю. Тут, на днях буквально, одна из Берлина прилетела, отдохнуть на родине: «Меня надо сфотографировать мужу в подарок, и я выбрала образ развратной феи, вы понимаете?» Натюрлих, понимаем. Муж-то на съемку одобрил бюджет в триста тысяч, чего тут не понять. Любой каприз за ваши деньги… Нам одного реквизита из антикварок на семьдесят тысяч осталось, тоже доход… А так вообще я все снимаю, только у богатых. Хоть новобрачных, хоть новорожденных, хоть новопреставленных. Семейная съемка, детская, закрытые корпоративы, карнавалы для избранных, портретная съемка, приватная, секретная… Деньги. Бизнес. А вот ты… Ты – мое творчество. И ты, – он улыбнулся Янке, – тоже творчество.

К ночи Мурка устала так, что, пока Швед менял свет, прилегла прямо на фон, положила голову на руку и закрыла глаза.

– Лежи, лежи, – странно сказал Швед. – Нет, глазки не открывай. Поспи, если хочешь… То, что надо. Янка, прикрой ее какой-нибудь рваниной…