Жуть-2 - [52]

Неодобрительно покачав головой, Вильям начал подниматься по лестнице. Ступени заскрипели под его влажными ботинками. Порыв ветра принес с моря запах гниющих «морских змей», выброшенных на берег вчерашним штормом. Он зашел в прихожую, переобулся и позвал жену:

— Мэри? — прислушался, — Мэри, как у тебя дела, с тобой всё в порядке?

Мэри не ответила. Что-то скрипнуло за дверью в её спальню, и протяжно вздохнуло — тяжело и низко, точно простонало. Вильям взялся за ручку двери и почуял знакомый плотный запах, исходящий из спальни, запах сырого мяса, сердце его заколотилось, ладонь стала скользкой, во рту пересохло. Он вошел.

Его жена лежала на кровати под пышным белым одеялом, лицо её было повернуто в сторону окна, волосы всклокочены, блестят, и слиплись в пучки, между которыми белеет кожа.

— Мэри? — не своим голосом произнёс Вильям. — Мэри, с тобой всё в порядке?

Она снова не ответила. Тогда он поймал себя на том, что присматривается к одеялу — шевелится ли оно так, как должно шевелиться, когда человек под ним дышит.

— Мэри… ты спишь? Куват сказал, что ты кричала… Мэри?

Он подошел ближе, дотронулся до её плеча и осторожно потянул на себя. Мэри повернулась — лицо её было бледным, глаза блестели какой-то страшной, безжизненной пустотой. Кровь ударила в лицо Вильяма — он рванул с неё покрывало и отшатнулся, немея от того, что перед ним открылось. Стал пятиться, спотыкаясь, задыхаясь застрявшим в животе криком, зацепился ногой за ночной горшок и оказался на полу. Взгляд его коснулся потолка. Сверху на него смотрел Сапармат Харта. Его губы расползались в насмешливой улыбке, а в окровавленных маслянистых руках его… были куски Мэри.

Малайзия

Город Куала-Лумпур

Наши дни

Колёсики чемодана катились по неровному тротуару, отстукивая секунды до заветной кровати. Мимо Лёнчика проплывали, словно в тумане, тёмные, спящие улицы, лотки с накрытыми плёнкой фруктами, раздавленные пакетики от сока и окурки, разбросанные вдоль обочины. Позади устало брела Маша, везла их второй чемодан. Им обоим казалось, что дорога от автобусной остановки будет тянуться бесконечно, будто она плывет в какой-то непроглядной далёкой мгле за границами знакомого мира. Устало передвигая ноги, Лёнчик мысленно перебирал дела, которые отделяли его в этот момент от заветного сна, от мягкой кровати и свежего пышного одеяла, в которое можно было зарыться, как в берлогу. Что там впереди… проходная, привет-пока хозяину квартиры (его имя, какое-то необычное, снова вывалилось у него из памяти), затем вещи в комнату, душ… и всё. Всё — спать! Остальное пусть катится к черту. Лёнчик осторожно прислушался к животу, не хочется ли есть. Лучше бы не хотелось. Завтра будет новый день, новое утро, тёплое и светлое, и кристальная ясность в голове, и страсть к приключениям, которой он отдался. А сейчас — кровать, только кровать, и сон.

Они дошли до ворот многоэтажного жилого комплекса: две его высокие башни представлялись бастионами гигантского замка, окруженного неприступными стенами и рвом. На проходной охранники прощебетали что-то приветственное и улыбнулись во все зубы. Дальше небольшой и уютный садик, мрачный пустой бассейн, прохладный подъезд, лифт, этаж с длинным прямым коридором и утопленные в шершавые бетонные стены клетки с обувью.

Они нашли табличку с номером «317» и, согласно инструкциям хозяина, вынули из-под желтой левой сандалии ключ. Точнее три ключа в связке, в два часа ночи, они ждали их всё это время.

Выйдя из душа с полотенцем на голове, Лёнчик заметил Машин взгляд и обращенную к нему озорную улыбку. «И откуда у неё столько энергии, — с сожалением подумал он, — два дня, считай, не спали, и охота ей». Впрочем, дело было не в этом, что ему не хотелось того, на что намекал её взгляд, а в том, что во время их долгой пересадки в славном городе Стамбуле, он, кажется, простудил себе очень ответственное в мужских делах место. Теперь оно свербело и чесалось, словно там завелась ржавчина. Когда он рассказал об этом Маше, она немного расстроилась, и посоветовала ему пить больше воды и чаще ходить по нужде.

С утра и всё последующее время Лёнчик так и поступал: пил воду и таскался по разбросанным по городу забегаловкам с просьбами об удовлетворении своей малой, но болезненно нестерпимой нужды: то к китайцам зайдёт в лавку, то к индусам. Иногда он отставал от Маши, напрягая все свои силы, чтобы на ходу побороть резкие, но явно ложные позывы, и в такие моменты его походка приобретала странные очертания, словно ноги его росли в разные стороны. Всё это очень утомляло Лёнчика, и к вечеру он уже едва мог затащиться в комнату, и устало падал в кровать, как мешок старого цемента.

Прошло два дня.

— А тебе не кажется странным, — спросила Маша, — что мы до сих пор так и увидели Розу. Он нас боится, что ли?

— Как-то не задумывался, — ответил Лёнчик, продолжая ковыряться с неподатливой кожурой лангана.

— Мы здесь уже вторую неделю, странно.

— У них же Рамадан, может поэтому…

— А какая связь?

— Ну, — отозвался Лёнчик, — им надо есть до восхода и после заката, вот он и встаёт в пять, ложится, наверное, тоже поздно, на голодный желудок спится плохо.