Жуть-2 - [47]

Вадик снова расплакался.

— Ничего, это ничего. Я здесь. Тебе плохо, и я здесь. Это нельзя просто переждать. Надо защищаться. И мы будем защищаться.

* * *

Две недели он думал, что его оставили в покое. Снова позволили быть невидимкой. Поклевали, унизили — и насытились. Вадик немного осмелел для того, чтобы если не участвовать в жизни класса, то хотя бы не сильно из неё выпадать.

Талишко (случившимся у таксофона Вадик поделился только с ним) нарисовал шестистраничный комикс, в котором ушастый мальчик, подозрительно, но не обидно похожий на Вадика, делал ловушки, в которые попадали ребята, подозрительно похожие на Шиму, Клюя и Араужо. Особенно удался Араужо — длинненький, чёрненький, с вечно открытым ртом и коровьими глазами. У нарисованного Клюя вырос настоящий орлиный клюв. А Шима… угловатый Шима чаще всех умирал, на последней странице — в петле, спрятанной в стенде для фотографирования с вырезанными лицами. Во время уроков друзья осторожно выуживали комикс с полочки под столешницей и тихо хихикали.

Двухнедельная передышка закончилась на пике весёлости: вечно сонная Одекова во время диктанта обнаружила на парте таракана, взвизгнула «таракан!», и мужская половина класса тут же подхватила, издеваясь: «тарака-а-а-а-ан!» От крика завибрировали стёкла. Тамара Алексеевна, учительница русского, когда удалось унять общий вопль, заклеймила всех мальчиков: «Ничего путного из вас не выйдет», но на душе было хорошо, слишком хорошо — Вадик даже устыдился: он был как все. Все. В этом слове не было ничего хорошего — так объяснял отец. Оно готовило почву для травли. «Все должны быть стройными». «Все мальчики должны скрывать слёзы». Оно, это опасное «все», запрещало быть другим… Или к веселью это не относилось? Наверное, нет…

Отзвучал «тарака-а-а-а-ан!», и насмешки, издёвки, тычки, захваты и угрозы посыпались с новой силой.

На биологии Вадика запихнули на верхнюю полку шкафа, вместо чучела филина.

На трудах прибили рюкзак к подоконнику и сделали несколько дырок дрелью. «Для вентиляции», — издевался Клюй.

На изобразительном искусстве замазали лоб чёрной гуашью: Шима подкрался со спины, припечатал левым предплечьем кадык, правую ладонь упёр в затылок, левой рукой потянул Вадика назад, правой — наклонил его голову вперёд и не отпускал, задыхающегося, пока Араужо изображал из себя Малевича.

На физкультуру Вадик ходить перестал — приоткрытая на два пальца дверь в раздевалку для мальчиков вполне могла украсить плакат фильма ужасов — после того, как Шима забрал у него новенькие часы.

Часы подарила мама. Небольшая компенсация за новую жизнь. Вернувшись из зала, после похожей на избиение игры в баскетбол (как только тренер скрывался в своей коморке, мяч вместо кольца летел в голову Вадика), Вадик обнаружил Шиму у своих вещей. Крепыш рассматривал часы, которые Вадик спрятал в карман брюк.

— Отдай! — бросился на врага Вадик.

Его не пустил Араужо. Пихнул под рёбра, и Вадик осел на протянувшуюся вдоль стены лавку.

— Отдай…

— Отличные котлы, — сказал Шима и кинул часы Косарёву. — Знаешь, кому пихнуть.

На глазах Вадика навернулись слёзы. Он встретился с беспокойным взглядом Косарёва, тот спрятал часы в пакет и потупил глаза.

В раздевалке больше никого не было — Клюй держал дверь, не пуская остальных.

Шима подошёл и сел перед всхлипывающим Вадиком.

— Расскажешь кому — убью, — сказал он.

И Вадик поверил. Этим бесноватым глазам, которым больше подошли бы вертикальные зрачки.

Дома он сбивчиво сообщил плохою новость. Наверное, порвался ремешок… когда возвращался домой… в школе точно были… три раза туда-сюда прошёлся… прости, мама… ну, прости… Врать было тошно, горько, гадко.

Он покрывал дьявола.

Под изобретательную руку шиминой стаи, за компанию, попадало и Талишко. Назвался другом Рябины — полезай в унитаз за портфелем.

Вадик и Талишко сидели на грязном кафельном полу, с вымытыми в раковине, но всё ещё вонючими (старалось воображение) сумками в ногах, и плакали, не стесняясь слёз.

— Это я сдал Шиму Марийке, — сказал Талишко. — Рассказал про дверь.

— Знаю, — сказал Вадик.

— Откуда?

— Догадался. Мозоль труханул бы.

— Зря я это, да? Только тебе хуже сделал.

— Ничего бы не изменилось, — покачал головой Вадик и хлюпнул носом.

— Гады. Что б они под автобус попали.

— Сгорели.

— Отравились.

— С крыши упали.

— Сквозь землю провалились.

— В очке утонули! — Вадик пнул ногой свой рюкзак, потом сделал максимально глупое лицо и медленно произнёс: — А кто такой Кук?

Друзья утирали слёзы и смеялись — спасибо Араужо за маленькие радости.

— Загадка с подвохом, — сказал Вадик, вставая. — Ты в ней, а она в тебе.

Талишко пожал плечами, рюкзак он подцепил одним пальцем.

— Школа.

— В заднице эта школа, — фыркнул Талишко.

На литературу они не пошли.

На следующий день, на уроке географии, Богомолов передал записку. «С первой парты», — пискнул бывший «любимчик» Шимы. Вадик поднял голову и увидел хищные физиономии Шимы и Клюя. Он развернул сложенный вчетверо тетрадный лист: «ПОСЛЕ УРОКАВ. ГОТОВСЯ».

— Я провожу тебя, — сказал Талишко, тоже прочитав записку.

В тот день обошлось. И завтра. И послезавтра. Шима и К° не спешили выполнять угрозу. Это было даже хуже новых побоев — боязливо спешить безразличными дворами домой, оглядываться, вздрагивать от лая собак и хриплых криков алкашей. Уж лучше бы встретили, и всё закончилось — но Вадик знал, что ничего не закончится, пока он не решится ответить ударом на удар. Вот только откуда взяться храбрости?